Когда приходит Андж
Шрифт:
Вечером Андж позвонил Онке, но ее не было дома. Он давно нарядился во все чистое, словно покойник, надушился, был полностью одет на выход. Он встал и пошел неведомо куда, звоня из каждого автомата на пути.
Он позвонил на Войкова у маленького магазинчика, затем позвонил возле перехода на Морскую, еще раз на набережной, потому у Эспаньолы, наконец, у «Спартака»… Сделав круг, он поднялся по Дмитрова и в окне дома Онки увидел свет. Андж позвонил у двери, весь дрожа. Он звонил несколько раз, ему не открывали, затем звонок вдруг исчез: похоже, его выключили изнутри, Андж постучался, а она была вся кожаная, глухая, поэтому пришлось стучать по железу оголенной замочной скважины, обдирая фаланги пальцев, как бы об чьи-то искусственные зубы. Оставалась еще надежда, что Онка забыла свет и ушла, но выйдя, Андж увидел, что окно погасло. Он взбежал по лестнице, постучался настойчивей. За дверью было ясное человеческое тепло. Ему подумалось — это была довольно спасительная на сей момент иллюзия — что Онка накурилась марихуаны и боится открыть, боится, что пришли онцы, тогда он закричал в щель: Онка, это я, пусти, и повторил это несколько раз, пока не понял, что за дверью над ним смеются. Андж прислушался: казалось, что Онка ритмически стонет, но это было уже слишком, Андж побежал домой, как ни странно, рыдая в голос. Какой-то мальчишка завороженно смотрел на него с угла улицы, затаившись за столбом органной трубы, впрочем, он был моложе самого Анджа на каких-нибудь года четыре… Андж провел удивительную ночь. С ним никогда так не поступали.
Придя домой, он лег, не раздеваясь, и сразу окунулся в быстрый патологический сон. Они с Анжелой попали в темную чью-то квартиру, совсем ему не знакомую. На пороге переглянулись: да, оба были здесь впервые. Миновав длинный узкий коридор с последовательностью запертых дверей, встретились взглядами через мутное зеркало… Они вошли в обширную квадратную комнату с двумя окнами в небо, с живой черной портьерой, шелковой на ощупь… В комнате был темнокрасный фонарь, уничтожавший все цвета, кроме своего собственного. Ветер зашевелил бумаги на столе. Человек в очках поднял голову и строго им посмотрел. Рукой он мерно раскачивал плоскую ванночку, где плавала фотография. Это был «Ветер», известный снимок Анжелы, который сделал бродячий фотограф летом прошлого года… Радуйся, ему стало не по себе… Он перевернул портрет, шлепком его накрыв, и увидел, что фотография двусторонняя: половина ее лица смеялась, половина грустила — трагически… Он присмотрелся и снова перевернул чуть выпуклый кусок картона: Анжелы на его гранях были разные — одна грустила, другая улыбалась, обнажая чудесные влажные зубы с тонким волоском слюны; одна смотрела равнодушно, другая светилась восторгом, в остановленном движении головы смазывая пламя волос… Он подвигал фотографию вправо-влево, будто по стеклу, и увидел, что глаза Анжелы следят за ним. Он разорвал фотографию на множество кусков, их число с каждым жестом возводилось в квадрат, и представил, что рвет не изображение, но само лицо своей возлюбленной… Андж проснулся, как бы по команде, и быстро, не глядя по сторонам дошел до дома Онки. Было раннее утро, курортники двигались навстречу, помахивая полотенцами. Он был одет в длинный черный плащ, шляпу, на площадке поднял воротник, но Андж успел разглядеть его лицо, гладкое и зеленое — это был Онн, этот непостижимый дифтонговый Онн, он прошел сквозь Анджа, даже не заметив его, удалившись на свою планету, где ждали его такие же как он — отвратительные долговязые онны …
Боже мой, как приятно было идти утром по городу — не по какому-нибудь, а по Ялте — насвистывая, накреняясь на поворотах, жонглируя яблоком или парой орехов, осязая все более теплый воздух с потерей высоты, — а там, на набережной, издали видна, в окружении вытянутых любопытных, ждет тебя она, с книгами на столе, вся в голубом и синем, с неиссякаемым теплом в ладонях…
Андж постучался, Онка открыла, он вошел и ударил ее в пах, девушка увернулась и нанесла длинный красивый ответ в солнечное сплетение, несколько минут они замечательно дрались, постепенно переходя из прихожей в комнату, затем повалились на диван, и Андж впервые поцеловал ее — впрочем, это и был первый поцелуй его жизни.
Они разговаривали несколько часов, после чего Андж достал бритву, вскрыл себе и ей вены на руках, и они расписались кровью на вырванном из тетрадки, сбоку дырчатом листе — в том, что никогда не изменят друг другу. На сей раз марихуана взяла Анджа необычайно крепко, комната последовательно переносилась в Москву, Гавану и Париж, Онка меняла свое лицо, иногда по нескольку минут кряду пребывая живой Анжелой, рядом с ними, на ковре, мягко стоял невидимка.
— Эти растения, — рассказывала Онка, исподлобья глядя Анджу в глаза, — мы посадили здесь несколько тысяч лет назад. Взгляни, какие они странные, разве у вас могли бы родиться такие?
Андж видел в горах над обрывом высокое дерево, спрятанное от посторонних глаз крутыми снежными хребтами, недоступное за многочисленными скалами и водопадами, такое большое, что по его ветвям можно разгуливать, как по аллеям, и вправду не наше, странно цветущее, какое-то сизое, маслянистое на ощупь. Таким же удивительным был мак, желтый, светло зеленый, голубой, с черной серединкой — искусное, но все же ошибочное подобие земного, совершенно безопасного мака. Растения соблазняли существ, освобожденную энергию улавливали многочисленные онны и онки, тайно живущие среди людей, передавали ее туда — куда? — неведомо куда, да и неизвестно зачем.
В этот момент (в какой еще момент?) на улице раздался странный, очень громкий низкий звук, подобный звуку ночного кошмара, внезапно он перешел на другую ноту и повис на ней совсем близко, прямо во дворе среди кипарисов, Андж и Онка переглянулись, затем посмотрели в окно, на улицу, где был все тот же солнечный вечер с шевелением листвы, но бесшумный, проглоченный мощным звуком настраивающегося органа.
— Подойди сюда, — сказала Онка и жестом подняла его с кресла. Она распахнула дверцу шкафа, и Андж увидел глубокое, медленно вращающее комнату зеркало.
— Внимательно, — сказала Онка, когда их взгляды встретились в зазеркалье, — посмотри мне в глаза, — она взяла его за руку, и Андж почувствовал мощный прилив ее ладони, — а теперь вот так, прямо… — Андж увидел ее глаза напрямую и замер от ужаса: перед ним была совершенно другая девушка, мало похожая на ту, которую он полюбил.
— Это потому, — весело сказала Онка, — что амальгама отражает лишь изображение, но не отражает взгляда, сквозь нее он просто уходит, насквозь.
Они условились, что вечером он зайдет за ней, и они пойдут на праздник. По дороге вниз Андж слышал, как то там, то тут звучат органные трубы, ломаются, переходя на другие тона. Похоже, ему все-таки удалось переписать реальность…
По Войкова шли маленькие старичок и старушка, старичок, ласково болтая на ходу, нес вязанку разноцветных флагов, улица позади них была уже украшена подвижными ветреными полотнищами.
Андж прошел мимо магазина, где работала Онка, купил на набережной мороженое, затем билет на катер и зачем-то отправился в Гурзуф. «Ливадия» дребезжала своим плохим двигателем, краски все прибывали, главным образом, за счет возникающих флажков и хоругвей, казалось, их вешают по определенному плану, в полном соответствии с будущей музыкой.
Андж обедал в гурзуфском ресторане, заказал две бутылки вина — одну здесь, другую с собой. Напротив сидели двое местных, уже изрядно выпивших, подозрительно одинаковых с лица.
— Онка? — сказал одни из них, обеими руками держа гусиную ногу. — С ней надо быть осторожнее, к ней надо торопиться.
— Хватит об этом, — перебил другой, — ты же знаешь, я не люблю.
— Нет, почему же? Она весьма мила, право. Только надо приходить к ней пораньше, ведь она пускает лишь одного, первого.
— Поговорим о другом, прошу тебя. Ведь ты не испортишь мне вечер, не правда ли?
— Нет, не правда. Сколько раз я говорил, чтобы ты больше никогда не связывался с ними!
Тут один из них встал и ударил другого по лицу, и тот — с гусиной ногой в руках — мешком повалился навзничь.
— Я очень любил ее, — сказал он, покосившись на Анджа.
— Я тоже, — ответил другой, поднимая его.
— Она ведь весьма целомудренна, почти что девочка.
— Вот-вот, и у меня поначалу сложилось подобное впечатление.