Когда пробьет восемь склянок (пер.Исхаков В.Э. редакция 2024 г.)
Шрифт:
Он посмотрел на меня так, словно хотел сказать: "если" вернешься, а не "когда". Но вместо этого сказал:
— До них примерно двести метров. Около того. Трудно определить в тумане. Бросайте якорь.
Я бросил якорь. Не наш, обычный, на цепи, а небольшой, на канате длиной семьдесят метров. Потом вернулся в рулевую рубку и надел акваланг.
— Не забудьте, — сказал Хатчинсон, — когда подниметесь на поверхность, просто дрейфуйте по течению, и оно само принесет вас сюда. Я оставлю дизель работать на малых оборотах, и вы услышите подводный выхлоп за двадцать метров. Надеюсь, этот чертов туман не рассеется. Иначе вам придется плыть до Даб-Сгейра.
— Это было бы прелестно. А что будете делать вы, если туман рассеется?
— Как что? Обрублю канат и дам деру.
— А если они погонятся за вами?
— За мной? Каким образом? Обречь двух или трех человек на верную смерть? Создать поселение мертвецов-водолазов на "Нантсвилле"?
— Видит бог, — сказал я с раздражением, — вам не следовало так шутить. А то слова могут сбыться и я стану одним из них.
До водолазного бота я доплыл по поверхности, работающий компрессор все время давал мне четкое представление о направлении. Я нырнул, когда до бота оставалось всего метра три.
На борту "Нантсвилла" было три водолаза — живых, а не мертвых, и работали они как черти. Как могли бы работать черти под таким давлением, на такой глубине. Стальной канат подъемника, который служил мне путеводной нитью в недра "Нантсвилла", заканчивался стальным кольцом с четырьмя цепями, прикрепленными к четырем углам корзины из стальной сетки. Два водолаза нагружали корзину небольшими стальными ящичками, которые они вытаскивали из люка на веревках — примерно по одному ящику в минуту. Ящики были небольшие, но тяжелые, каждый по пятьдесят килограмм: в каждом было по четыре стандартных золотых слитка. Каждый ящик целое состояние. И на борту "Нантсвилла" таких состояний было триста шестьдесят. Я попробовал прикинуть скорость разгрузки. В корзину входит шестнадцать ящичков. Шестнадцать минут на погрузку. Еще десять — чтобы поднять корзину, выгрузить и спустить обратно. Скажем, сорок штук в час. За полтора часа шестьдесят. После полутора часов работы они должны сменить водолазов. Сорок минут, включая две остановки для декомпрессии — по двенадцать и двадцать четыре минуты — плюс время на переодевание и спуск. Пусть будет час. Значит, они будут выгружать по шестьдесят ящиков за каждые два с половиной часа. Двадцать четыре ящика в час — но кто скажет мне, сколько их еще осталось в бронированной камере "Нантсвилла"? Я должен был выяснить это, и выяснить немедленно.
Трос подъемника дернулся, полная корзина начала подниматься. Водолазы сопровождали ее, придерживая, чтобы она не цеплялась за надстройку. Я начал спускаться в люк. Внизу и справа от меня я вдруг увидел луч света. Луч двигался, потому что шел от фонаря на шлеме третьего водолаза. Водолаз был в бронированной камере.
Они не стали подбирать ключ к сейфу. Они просто вырезали автогеном кусок броневой обшивки, примерно два на полтора метра. Я приблизился к проему и заглянул внутрь. Там было достаточно света помимо фонаря водолаза. Ящики со слитками были аккуратно расставлены на полках вдоль борта. Мне хватило пяти секунд, чтобы сосчитать оставшиеся слитки. От трехсот шестидесяти ящиков осталось примерно сто двадцать.
Что-то вдруг коснулось моего запястья. Я глянул и увидел линь — нейлоновый линь, который тянул к себе водолаз, чтобы привязать к ручке очередного ящичка. Я быстро убрал руку.
Он стоял спиной ко мне. Он был занят привязыванием линя, но он покончил с этим двумя быстрыми движениями и выхватил нож из ножен на поясе. Я пытался понять, зачем ему нож. Оказалось нож был предназначен для меня. Возможно, он повернул голову и краем глаза увидел меня. Или почувствовал натяжение линя. Или его шестое чувство работало лучше моего. И даже в тяжелом водолазном костюме он двигался слишком быстро для меня. Он был уже в полутора метрах от меня, а я все еще торчал на месте: после всех этих приключений реакция у меня стала как у мешка с цементом. Пятнадцатисантиметровое лезвие ножа блестело в его поднятой руке, но бог знает, зачем ему понадобился нож. Он бы и без ножа справился с двумя такими, как я. Потому что это был Квинн.
Я смотрел прямо ему в лицо с каким-то парализующем любопытством.
Я видел его лицо, видел, как он затылком нажимает на клапан, чтобы стравить лишний воздух, я ждал, что он нажмет подбородком кнопку телефона. Но он и не думал этого делать: Квинн никогда не просил о помощи и теперь он тоже в помощи не нуждался. На губах его играла усмешка. Маска скрывала мое лицо, но он знал, что имеет дело именно со мной. Он медленно двигался вперед, готовясь к броску.
Секунды замешательства истекли. Я двинулся назад, прочь от бронированной камеры. Вдруг я наткнулся на воздушный шланг, тянувшийся к шлему Квинна, схватил его и потянул вниз, налегая всей тяжестью, чтобы лишить Квинва равновесия. Остро отточенное лезвие пропороло мой скафандр от нижнего ребра до правого плеча. Я сильнее дернул шланг. И тут я потерял Квинна из виду он исчез в облаке блестящих воздушных пузырьков. Шланг, выдерживающий чудовищное давление морских глубин, не мог выдержать встречи с лезвием отточенного как бритва ножа, потому что нож был в руке самого сильного человека, которого я когда-либо знал. Квинн перерезал собственный воздушных шланг, и теперь никакие силы в мире не могли его спасти. Чтобы сообщники, вернувшись решили, что произошел несчастный случай, что Квинн запутался и случайно перерезал шланг, пытаясь освободиться, я обмотал нейлоновую веревку, вокруг бешено молотящих ног, стараясь держаться подальше от этих молотящих рук.
Я сделал так, как Хатчинсон советовал мне, предоставил течению доставить меня на "Файркрест" — теперь спешить было некуда — и без труда нашел его. Хатчинсон помог мне вскарабкаться на палубу, и помощь его была весьма кстати.
— Рад тебя видеть, братец! — сказал он. — Вот уж не думал, что придет день, когда Тим Хатчинсон будет тысячу раз умирать от страха, однако этот день пришел. — Как обстоят дела?
— Нормально. У нас есть время. Еще пять или шесть часов.
— Пойду вытащу якорь.
Три минуты спустя мы легли на обратный курс. Я без сил сидел на койке, пытаясь наскоро забинтовать глубокую рану, тянущуюся от нижнего ребра до плеча. Вошел Хатчинсон. Я не видел его лица, но его застывшая фигура была весьма красноречива.
— Что случилось, Калверт?
— Квинн. Я встретил его в бронированной камере.
Он подошел и молча стал помогать мне накладывать повязку.
— Квинн умер, — утвердительно произнес он.
— Квинн умер. Он перерезал собственный воздушный шланг.
Я рассказал все, что случилось, и он ничего не ответил. Он не произнес и дюжины слов на обратном пути до Крейгмора. Я знаю, он не поверил мне. Знаю, он никогда не поверит. И дядюшка Артур тоже. Он до конца дней своих не поверит мне. Но его реакция весьма отличалась от реакции Хатчинсона — его лицо выражало профессиональное удовлетворение.
— Не прошло и двадцати четырех часов, — торжественно заявил он за чаем, — с тех пор, как я приказал Калверту найти и обезвредить этого типа любым способом, какой он сочтет нужным. Должен признаться, что не думал, что этот способ будет именно таким: нож и воздушный шланг. Хороший удар, мой мальчик, очень точный удар.
Шарлотта Скурос поверила мне. Не знаю почему, но она мне поверила. Пока она сдирала временную повязку и накладывала новую, я рассказал ей все. И она поверила мне и не задавала никаких вопросов, а когда я поблагодарил ее за повязку и за доверие — она улыбнулась мне.
Шесть часов спустя. Без двадцати минут одиннадцать вечера. Мы уже собрались на "Файркрест" — Как говорится "Отчизна на подвиг зовет". Шарлотта уже мне не улыбалась. Она смотрела на меня, как обычно смотрят женщины, которые собираются о чем-то попросить и понимают, что скорее всего им откажут. Взгляд ее был отнюдь не ласковым. Не дожидаясь ее слов, я заявил: