Когда рассеется туман
Шрифт:
За садом находилась еще одна калитка, позабытая сестра первой (ведь и у людей сестер забывают сплошь и рядом), почти скрытая из виду цепкими побегами жасмина. За ней стоял фонтан «Падение Икара», а за ним, на берегу озера, — лодочный домик.
Защелка на калитке заржавела, и чтобы открыть ее, мне пришлось поставить свою ношу на землю. Я нашла ровную площадку между кустиками земляники, опустила туда поднос и отодвинула защелку. Открыла калитку настежь, взяла лимонад и сквозь облако жасминового аромата двинулась к фонтану.
Хотя «Амур и Психея», огромный
Круглый каменный бассейн высотой в два фута и двадцати футов в диаметре был отделан мелкой плиткой, голубой, как сапфировое ожерелье леди Вайолет, то, что лорд Эшбери привез ей с Востока.
В центре высилась большая неровная глыба красновато-коричневого мрамора, величиной примерно с двух взрослых человек, широкая внизу и заостренная кверху, как скала. Посередине — желтоватый мрамор на красном — распростерся упавший Икар. Привязанные к рукам крылья, вырезанные очень тщательно, так что видно было каждое перышко, лежали за его спиной, покрывая скалу.
Из бассейна к неподвижной фигуре тянулись три русалки; длинные волосы обрамляли их ангельские лица, у одной была маленькая арфа, у другой — венок из ивовых листьев, а третья поднимала Икара из воды — белые руки на смуглом теле.
Пара лесных ласточек, равнодушных к красоте скульптуры, летала над ней, присаживаясь на вершину скалы только лишь для того, чтобы через секунду спорхнуть, коснуться поверхности бассейна и набрать в клюв воды. При виде птиц я ощутила непреодолимое желание опустить руки в прохладную воду. Оглянувшись на дом, я решила, что он слишком погружен в свое горе, чтобы заметить, как усталая горничная задержится на минутку в самом дальнем конце южного парка, чтобы хоть немного освежиться.
Я опустила поднос на край бассейна и встала коленом на плитки, горячие даже сквозь чулки. Наклонилась и коснулась согретой солнцем воды. Отдернула пальцы, закатала рукава и наклонилась снова, намереваясь опустить руки по локоть.
И тут до меня донесся смех — звон колокольчика в сонной тишине знойного дня.
Я замерла, прислушалась и осторожно вытянула шею, заглядывая за скульптуру.
Они сидели там. Ханна и Эммелин. Ни в каком ни в лодочном домике, а на противоположном бортике бассейна. Я оторопела от изумления, увидев, что они стянули черные траурные платья и остались в одних нижних рубашках, корсетах и кружевных панталончиках. Ботинки валялись на белой каменной дорожке, окаймлявшей бассейн. Длинные волосы девочек блестели на солнце. Я снова оглянулась на дом, удивляясь этакой дерзости. Гадая, не стала ли я невольной соучастницей преступления. Пытаясь понять, пугает это меня или, наоборот, радует.
Эммелин лежала на спине, согнув ноги и салютуя небу коленками — белыми, как ее рубашка. Одну руку она подложила под голову, другой — бледной, редко видевшей солнце — болтала в бассейне. Запястье выписывало в воде ленивую восьмерку. От пальцев одна за другой расходились крошечные волны.
Ханна сидела рядом, обхватив руками одну ногу и подогнув под себя другую. Положив подбородок на колено, она рассеянно шевелила в воде пальцами. Правая рука сжимала листок бумаги, такой тонкий, что он казался почти прозрачным на ярком солнце.
Я выдернула руки из воды, раскатала рукава и привела себя в порядок. С тоской поглядывая на сверкающую прохладу, взяла поднос.
Подойдя поближе, я услышала слова Эммелин:
— …не понимаю я, почему он так упрямится.
Рядом с девочками лежала горка клубники. Эммелин кинула в рот одну ягодку, а хвостик выбросила в сад.
— Па всю жизнь такой, — пожала плечами Ханна.
— Все равно, — настаивала Эммелин. — Это уже просто глупо. Раз Дэвид постоянно пишет нам из Франции, Па мог бы в конце концов прочитать его письма.
Ханна посмотрела на скульптуру, склонив голову так, что отсветы от волн побежали по лицу.
— Дэвид оставил Па в дураках. Сделал то, что ему запрещали, да еще тайком, за спиной.
— Так ведь целый год прошел!
— Па страшно обидчивый. И Дэвид это знал.
— Жаль. Такое письмо интересное. Прочти мне еще раз про столовую и пудинг.
— Не буду я больше ничего читать! Уже и так три раза прочла. Между прочим, это вообще не для твоих ушей. — Она протянула письмо, на лицо Эммелин упала тень. — На, сама читай. Тут картинка с пояснениями.
Дунул теплый ветер, край листка загнулся, я заметила четкие линии рисунка.
Под моими ногами захрустели белые камешки, Эммелин обернулась и увидела рядом с Ханной меня.
— О-о-о, лимонад! — воскликнула она, выдергивая руку из воды и забыв о письме.
Ханна засунула письмо за пояс и тоже оглянулась.
— А, Грейс, — улыбнулась она.
— Мы тут прячемся от старика Гнид-форда, — сказала Эммелин, садясь спиной к фонтану. — Ой, как же я люблю солнце! У меня вся макушка горит.
— И щеки, — заметила Ханна.
Эммелин подняла лицо к небу и закрыла глаза.
— Ну и хорошо. Я вообще не против, если б круглый год было лето.
— Лорд Гиффорд ушел? — спросила у меня Ханна.
— Точно не знаю, мисс, — ответила я, ставя поднос на бортик. — Хотя думаю, да. Лорд Гиффорд сидел в гостиной, когда я разливала чай, и ее светлость не предупредила, что он остается к обеду.
— Надеюсь, что так и есть. И без того сплошные горести, а тут еще все утро мне пялятся в вырез платья.
В зарослях желто-розовой жимолости прятался кованый садовый столик, я подтащила его поближе, чтобы сервировать закуски. Покрепче установила фигурные ножки на камнях, перенесла поднос и начала разливать лимонад.
Ханна взяла клубничину за стебелек и задумчиво покрутила между пальцами.
— Ты, случайно, не слышала, о чем говорил лорд Гиффорд?
Я заколебалась. Понятное дело, когда подаешь чай, не положено слушать, что происходит в комнате.
— О дедушкином имении. О Ривертоне, — пояснила Ханна. Она встретилась со мной глазами, и мне показалось, что ей так же неловко спрашивать, как мне — отвечать.