Когда рассеется туман
Шрифт:
— Что я буду делать — совершенно одна в этом огромном пустом доме?
— Ты не останешься одна, — мягко ответила Ханна. — Па всегда будет с тобой.
— Ну и что? Ты же знаешь — ему нет до меня никакого дела.
— Па всегда есть дело до тебя, Эмми, — твердо сказала Ханна. — До всех нас.
Эммелин обернулась, и я прижалась к дверному косяку.
— Но я ему не нравлюсь, — объяснила она. — Как человек. Так, как нравишься ему ты.
Ханна открыла было рот, чтобы возразить, но Эммелин еще не закончила:
— Не притворяйся, будто не замечаешь. Я ведь вижу, как он на меня глядит, когда думает, что я не смотрю.
— Это неправда! — покраснев, запротестовала Ханна. — Что ты себе надумала? Никто не винит тебя в смерти мамы.
— А Па винит.
— Нет.
— Я слышала, как бабушка говорила леди Клем, что после смерти мамы Па уже не тот, что прежде.
Эммелин поднялась с пола, села рядом с Ханной и сжала ее руку.
— Не бросай меня, — твердо сказала она. — Пожалуйста.
И заплакала.
Сестры сидели рядом на кушетке, а последние слова Эммелин будто висели между ними в воздухе. Эммелин всхлипывала. Ханна, по обыкновению, упрямо сжала губы, но за жесткими скулами, за твердой линией рта таилось что-то еще. Что-то, чему я никак не могла подобрать названия.
А потом поняла. Теперь она стала старшей и унаследовала ту смутную, но безжалостную ответственность, которую дает это сомнительное положение.
Ханна повернулась к сестре и постаралась улыбнуться.
— Успокойся, — сказала она, поглаживая ее руку. — А то за обедом глаза будут красные.
Я снова взглянула на часы. Пятнадцать минут пятого. Мистер Гамильтон, наверное, уже закипает. Делать нечего…
Я шагнула в гостиную с голубым платьем в руках.
— Ваше платье, мисс.
Эммелин не ответила. Я притворилась, что не замечаю ее мокрых щек. Опустила глаза, расправила кружевную оборку.
— Надевай розовое, Эмми, — ласково посоветовала Ханна. — Оно идет тебе больше других.
Я вопросительно поглядела на Ханну. Та кивнула:
— Розовое.
— А вам какое, мисс?
Она выбрала то самое, атласное, о котором говорила Эммелин.
— Ты будешь в столовой вечером, Грейс? — спросила Ханна, пока я доставала из гардероба великолепное платье.
— Вряд ли, мисс. Теперь, когда Альфред демобилизовался, он помогает мистеру Гамильтону и Нэнси прислуживать за столом.
— Ах, да.
Ханна открыла книгу, снова закрыла ее, пробежала пальцами по корешку. И не очень уверенно спросила:
— Я все хотела узнать, Грейс. Как там Альфред?
— Хорошо, мисс. Он вернулся немного простуженным, но миссис Таунсенд вылечила его лимоном и ячменным отваром, и теперь все в порядке.
— Ханна не имела в виду его простуду, — неожиданно сказала Эммелин. — Она спрашивает, как у него с головой.
— С головой, мисс? — Я посмотрела на Ханну, которая едва заметно сдвинула брови.
— Ну да. — Эммелин повернулась ко мне, и я заметила красные круги у нее под глазами. — Он так странно вел себя вчера, во время чая. Держал поднос со сладостями и вдруг как затрясется! — Эммелин расхохоталась, безрадостно и натужно. — У него руки дрожали, и я все ждала, когда он успокоится, чтобы взять лимонную тарталетку, но он, похоже, не мог. Поднос, конечно, перевернулся, и гора бисквитов посыпалась на мое лучшее платье! Сначала я страшно разозлилась — разве можно быть таким неаккуратным, платье, наверное, испорчено насовсем! — но потом, когда Альфред все стоял там с таким странным лицом, я просто-напросто перепугалась! Он как будто с ума сошел! — Эммелин пожала плечами. — Потом вдруг встряхнулся, пришел в себя и все убрал. Но ведь платье не вернешь! Ему просто повезло, что он вывалил сладости на меня. Па бы так просто его не отпустил. Если сегодня за обедом повторится то же самое, Альфреду не поздоровится. — Она поглядела на меня холодными голубыми глазами. — Тебе не кажется, что у него не все дома?
— Не знаю, мисс, — растерянно ответила я. О вчерашнем случае я услышала впервые. — То есть, не кажется, мисс. Я уверена, что Альфред здоров.
— Ну разумеется, — быстро вмешалась Ханна. — Просто случайность, ничего страшного. Трудно так сразу привыкнуть к мирной жизни после войны. А эти подносы такие тяжелые, особенно, когда миссис Таунсенд их перегружает. Наверное, спит и видит, как бы нас всех откормить. — Она улыбнулась, но за улыбкой все еще пряталась тревога.
— Наверное, мисс, — согласилась я.
Ханна кивнула, показывая, что тема закрыта.
— Ну, давайте одеваться — время сыграть послушных дочерей для американцев Па и забыть все это, как страшный сон.
ОБЕД
Спеша назад по коридору, я все прокручивала в голове рассказ Эммелин. Но как ни крути — вывод-то один. Что-то тут не так. Альфреда никогда нельзя было обвинить в неуклюжести. За все то время, что я работала в Ривертоне, он провинился всего пару раз. Однажды в спешке подал еду на подносе для напитков, а в другой раз споткнулся на лестнице, и то потому, что у него начинался грипп. Но тут дело другое. Перевернуть полный поднос? Даже представить невозможно.
И все-таки, так оно и было — какой Эммелин резон выдумывать? Нет, так и было, и Ханна, наверное, права: просто случайность. Может, ему солнце светило в глаза — оно как раз садилось — руки затряслись, поднос опрокинулся. От такого никто не застрахован, особенно человек, который, как совершенно верно заметила Ханна, долго был далеко от дома и отвык от своей работы.
Однако я и сама не могла поверить в это удобное и простое объяснение. Потому что уже собрала в памяти целую коллекцию странных происшествий. Нет, даже не происшествий, а так, случаев. Альфред злился на участливые расспросы о здоровье, на малейшие замечания, хмурился там, где раньше только рассмеялся бы. В нем постоянно тлело какое-то скрытое, внутреннее раздражение.
Будь я честнее с самой собой, я бы признала это еще в тот вечер, когда он вернулся. Мы решили отметить это событие: миссис Таунсенд приготовила праздничный ужин, а мистер Гамильтон испросил разрешения открыть бутылку вина. Стол в столовой для слуг накрывали со смехом, с шутками, расставляя посуду так, чтобы Альфреду это понравилось. Все были немножко пьяными от радости, а больше всех — я.
Когда настал назначенный час, мы все с трудом притворялись, что не волнуемся. Бросали друг на друга выжидающие взгляды и прислушивались. И вот, наконец, хруст гравия на дорожке, приглушенные голоса. Хлопнула дверь автомобиля, послышались шаги. Мистер Гамильтон встал, одернул куртку и занял пост у дверей. Мы все замерли, ожидая стука в дверь, и вот она отворилась, и мы бросились к Альфреду.