Когда рассеется туман
Шрифт:
Мисс Старлинг недолюбливала не одна Нэнси. Появление этой тихой, незаметной, добросовестной женщины вызвало под лестницей настоящий переполох.
Беда в том, что мы никак не могли решить, как к ней относиться. Не должно молодой леди из среднего класса — ворчала миссис Таунсенд — разгуливать по всему дому, сидеть в кабинете хозяина и вообще задирать нос несообразно своему положению. И хотя скромную, бесцветную мисс Старлинг в собственноручно заштопанной одежде и с виноватой улыбкой трудно было обвинить в том, что она задирает нос, я понимала, отчего ворчит миссис Таунсенд. Граница между теми, что наверху, и теми,
Не будучи одной из Них, она не была и одной из Нас.
Потому-то при появлении мисс Старлинг мистер Гамильтон покраснел и занервничал. Его пальцы нервно пробежались по лацкану куртки. Мистеру Гамильтону приходилось труднее всех — в ничего не подозревающей женщине он увидел серьезного соперника. Дворецкий всегда считался главным над прислугой, ответственным за жизнедеятельность всего дома, однако личный секретарь имел доступ к семейным тайнам и деловым документам. Мистер Гамильтон достал из кармана золотые часы и сверил их с настенными. Он очень гордился этими часами — подарком старого лорда Эшбери. В минуты растерянности или упадка часы всегда помогали ему вновь обрести спокойствие. Мистер Гамильтон провел уверенным белым пальцем по циферблату и вопросил:
— А где у нас Альфред?
— Накрывает на стол, — ответила я, довольная тем, что туго надутый шар тишины наконец лопнул.
— До сих пор?! — Найдя подходящий повод выплеснуть раздражение, мистер Гамильтон резко защелкнул часы. — Он взял бренди и ушел четверть часа назад! Что за мальчишка, честное слово! Чему их только учили в этой армии? С тех пор, как он вернулся, с ним не пойми что творится!
Я вздрогнула, словно отругали не Альфреда, а меня.
— Они все возвращаются домой немного не в себе, — сказала Нэнси. — Выходят из поезда, и сразу видно: что-то не то. — Она бросила полировать фужеры, подыскивая нужные слова. — Нервные какие-то, дерганые.
— Дерганые, говоришь? — покачала головой миссис Таунсенд. — Его просто надо хорошенечко откормить. Ты бы тоже дергалась, если б тебе пришлось жить на армейском пайке. Сплошные консервы!
Мисс Старлинг кашлянула и произнесла профессионально-отчетливым голосом:
— По-моему, это называется, военный невроз. — Она пугливо оглянулась вокруг, заметив, что все замолчали. — Так пишут газеты. Очень много народу пострадало. Будем надеяться, что Альфред быстро оправится.
У меня дрогнула рука, и чайная заварка просыпалась на сосновый стол.
Миссис Таунсенд отложила скалку и подтянула до локтей измазанные мукой рукава. Щеки ее раскраснелись.
— Послушайте-ка, вы, — сказала она тоном, каким обычно говорят матери и полисмены. — Чтоб на моей кухне таких разговоров не было. Нет у Альфреда ничего такого, отчего не вылечили бы два-три хороших обеда.
— Конечно, миссис Таунсенд, — подхватила я, поглядывая на мисс Старлинг. — От вашей еды Альфред скоро станет здоровым, как бык.
— Понятно, со всей этой войной и дефицитом, это уже не те обеды, что я готовила раньше, — повысила голос миссис Таунсенд. — Но я уж как-нибудь соображу, что придется по вкусу Альфреду.
— Ну, разумеется, — согласилась мисс Старлинг. На ее побледневших щеках ярко проступили веснушки. — Я вовсе не имела в виду, что… — Она пошевелила губами, не в силах подобрать слова. Попыталась улыбнуться: — Разумеется, вы знаете Альфреда лучше, чем я.
Миссис Таунсенд сухо кивнула и с удвоенной яростью набросилась на кусок теста. Атмосфера немного разрядилась, мистер Гамильтон с озабоченным лицом повернулся ко мне.
— Поторопись, девочка, — устало велел он. — А когда закончишь, поднимайся наверх, там полно работы. Поможешь юным леди одеться к обеду. Но недолго! Нужно еще разложить карточки и расставить цветы.
Когда закончилась война и мистер Фредерик с девочками поселились в Ривертоне, Ханна и Эммелин выбрали себе новые комнаты в восточном крыле. Теперь они были не гостьями, а хозяйками, и, по словам Нэнси, им так и следовало подчеркнуть свое положение. Комната Эммелин выходила окнами на «Амура и Психею», а Ханна выбрала спальню поменьше, с видом на розовую аллею и озеро. Комнаты соединяла небольшая гостиная с бледно-голубыми, как утиное яйцо, стенами и разноцветными занавесками, которую кто-то когда-то назвал бургундской, хотя я никак не могла понять, почему.
Новые обитательницы почти не меняли бургундскую комнату, сохранив обстановку, которую оставил им неведомый прежний жилец. Гостиная была удобной, под одним окном стояла розовая кушетка, под другим — старый ореховый письменный стол, у дверей — кресло, а на столике красного дерева — сияющий новизной граммофон. Казалось, скромная старая мебель краснеет от смущения рядом с этим современным пришельцем.
Спеша по коридору, я услышала, как из-за закрытой двери просачиваются знакомые звуки: «Была б ты единственной девушкой в мире, а я — единственным парнем…» [11]
11
«Была б ты единственной девушкой в мире…» — популярнейшая песня, впервые исполненная в 1916 г. Джорджем Роби и Вайолет Лорейн в одном из лондонских мюзиклов.
Эммелин крутила эту песню с тех пор, как вернулась из Лондона. Прилипчивая до невозможности: под лестницей ее напевали все без исключения. Даже мистер Гамильтон был застукан насвистывающим у себя в буфетной.
Я стукнула в дверь и открыла. По когда-то дорогому ковру прошла к креслу и стала разбирать брошенные там шелковые и атласные платья. Хорошо, что есть чем себя занять. Хоть я и скучала по сестрам и мечтала об их возвращении, легкость, с которой я прислуживала им два года назад, куда-то испарилась. За это время в семье произошла бесшумная революция, и вместо девочек с косичками и в платьях с передниками появились две девушки, рядом с которыми я чувствовала какую-то неловкость.
И еще кое-что, тревожное и неясное. Три превратилось в два. Смерть Дэвида нарушила треугольник, на месте одной из сторон зияло открытое пространство. Две точки неустойчивы, когда нет третьей, они могут с легкостью разойтись в стороны. Если их соединяет шнурок, он порвется, если струна — они будут разбегаться до тех пор, пока она не растянется до предела и не рванет их обратно с такой скоростью, что они неминуемо столкнутся со страшной силой.
Хмурая Ханна лежала на кушетке с книгой в руке. Другой рукой она зажимала ухо в тщетной надежде заглушить навязчивую мелодию.