Когда Родина отвергает сыновей. История выживания за линией фронта
Шрифт:
Но как дети плещутся на мелководье, так их разговоры никогда не сбивались на запрещенную глубину вопросов политики партии.
Как же жизнь многих таких людей вписывалась в общую схему мировой революции? Ленин сказал, что это было задумано как временная уступка, достаточно длительная, чтобы построить процветающую и сильную страну, способную вести вторую мировую войну. Он не отступал от социализма. Всему свое время. Пусть люди получат то, что хотят. Им нужна передышка между войнами. НЭП был катализатором, чтобы укрепиться
Исчезновения
Где-то в шесть лет я начал замечать, что некоторые люди просто исчезают. Красивая маленькая девочка жила на другой стороне улицы, и она часто выходила играть со своими игрушками на балкон на втором этаже. Я становился на тротуаре через дорогу и ждал, когда она выйдет. Часто это занимало час или два, но я все ждал и ждал. Когда она наконец выходила, она улыбалась и махала ручкой, и я улыбался в ответ. Но мы не разговаривали.
Так продолжалось несколько недель, пока наконец кто-то в этом доме не пожалел меня и не пригласил в гости. Я был самым счастливым мальчиком на земле, и она была счастлива с кем-то поиграть, потому что ее не пускали на улицу. Весь день мы играли с ее игрушками, в основном с куклами, и она угощала меня чаем в своем крошечном сервизе. Я там пробыл весь день, пока за мной не пришла няня.
Эта любовь длилась все лето. Но однажды я долго-долго ждал, и никто не появился. Кто-то сказал, что они уехали. Мне казалось, что солнце село и никогда больше не взойдет. Сердце у меня было разбито, и я плакал горькими слезами каждый раз, как вспоминал ее. Даже сейчас я вижу ее мальчишескую стрижку, ее аккуратную маленькую тельняшку с квадратным белым воротником и голубую плиссированную юбку, ее большие голубые глаза и каштановые волосы. Ей было семь лет, и звали ее Наташа. Ее отца обвинили в спекуляции и порче советского имущества. Он был арестован и получил десять лет лагерей. Если она выжила, то сейчас ей 82.
Такие события происходили снова и снова. Один за другим исчезали друзья моего отца. Потом беда добралась и до нашего дома, когда брат моего отца был арестован и сослан «без права переписки». Это означало расстрел. Он был профессором физики и математики, и каким-то образом его обвинили в предательской деятельности. Это могло быть что угодно. Может, он посетил лекцию кого-то, кто критиковал Ленина во время Гражданской войны. Может, он получил письмо от кого-то не того. Может, он на кого-то не так посмотрел. Что бы это ни было, весь университет тоже оказался виновным, потому что вслед за ним были арестованы директор и весь факультет. Моей двоюродной сестре сказали, что ее отец враг народа, и вывели из аудитории. Ей сказали: «Тебе нельзя тут находиться. Ты не можешь посещать университет».
Потом террор приземлился прямо у меня в комнате. Исчез мой любимый папа. В течение двух недель мы понятия не имели, где он. Потом каким-то чудом он появился. Мы никогда об этом не говорили, но он срочно оставил свою высокооплачиваемую работу частного адвоката и через три месяца безработицы нашел позицию адвоката в правительственном учреждении. Я был страшно напуган, когда он исчез без какого-либо объяснения. Все молчали. Мы стали бояться, что любое наше слово может быть неверно истолковано, может быть подслушано каким-нибудь секретным осведомителем. В это безрадостное время мой отец целыми ночами сидел в гостиной, и слышно было, как он снова и снова глотает водку.
Однажды, проснувшись, я услышал шепот: «…шшш, шшш, – шепот, шепот… – кого-то убрали… кого-то убрали… Тухачевский…». Вы боитесь громко говорить… даже сказать, что их нет… все ведут себя как будто все в порядке. Так и должно быть. Через два-три дня газеты полны: «…враги народа, предатели, связались с немецкими шпионами, продавали русские секреты».
Как я помню, огромные портреты четырех очень знаменитых советских генералов украшали высокие серые стены моей школы. Ленты, медали, звезды и медные пуговицы блестели на их мундирах. Они пристально смотрели немного вверх. Их гладкие волосы были зачесаны назад. Однажды, когда я был в десятом классе, я шел в школу, и стены были пусты. Эти генералы перестали существовать. Никто не спрашивал, почему убрали портреты, и никто ничего не объяснял. Потом их объявили «врагами народа».
В том же году, посреди всех этих потерь, я встретил красивую девочку Катю, которая стала моей подружкой. Ее отец, командующий бригадой на Кавказе, был арестован, и с тех пор его никто не видел. Поскольку у ее мамы были тут друзья, они переехали в Нижний, и Катя оказалась в моей школе и в моем классе. Я в нее по уши влюбился. Потом Катя с мамой переехали в Ленинград, и я был безутешен. Во время войны они там попали в блокаду.
Однажды я сам видел, как человек исчез. На нашей улице жил сумасшедший. Когда он шел по тротуару, он мог топнуть правой ногой по дороге, и разразиться самым непристойным матом при всех – мужчинах, женщинах, детях. Ему было без разницы. Этого человека все боялись. Его звали Яков Гальперин. Говорили, что он был евреем, героем Гражданской войны и что он потерял рассудок после нескольких допросов у белых. Мои родители достаточно хорошо его знали, потому что всегда останавливались с ним поговорить. Он разговаривал как нормальный человек, но время от времени мог топнуть правой ногой, жутко выругаться и продолжал говорить как ни в чем не бывало. Я не думаю, что он был сумасшедшим.
Его жизнь закончилась неожиданно. Владимир, бывший офицер Красной армии, узнал Гальперина, когда тот выходил из трамвая, и рассказал следующую историю. Во время Гражданской войны он с другими красными попал в плен к белым. Их приговорили к расстрелу ранним утром на следующий день. Владимир был тяжело ранен и притворился убитым. Когда он там лежал, он видел Якова Гальперина, стрелявшего по тем, кто еще шевелился. Владимир заявил о нем в ЧК, и его забрали.
Хоть я и не все понимал, я знал, что происходит что-то плохое. Раз или два в месяц мы видели, как колонны арестантов проходят через город, как их сажают в поезда и увозят. Внезапно начали пропадать папины друзья. Помню, как мы однажды пошли в гости к очень хорошему другу и обнаружили, что их квартира опечатана. Соседи нам сказали, что ночью пришли люди, арестовали их и увезли и что им нельзя ни звонить, ни писать. Вы приходите в гости к друзьям, а их нет! Где они? В сибирских лагерях. Почему они там? Кто знает? Это могло быть что угодно или ничего. Через несколько лет они вернулись. Он потерял все зубы. Она потеряла почти все волосы. Они были в ужасном состоянии.
Я помню, на улицах появились толпы нищих. Так много я их раньше не видел. Женщина с ребенком подходила к нашему окну.
– Пожалуйста, кусочек хлеба. Пожалуйста, кусочек хлеба.
Няня давала им сколько могла. Мама работала, папа работал. Но потом, очень скоро, наши собственные запасы стали иссякать.
Разные люди исчезали и почти никогда не возвращались. Тс-с-с. Кого-то забрали. Никаких объяснений. Я инстинктивно чувствовал, что не нужно спрашивать, что случилось. Наверное, они плохо поступили. Я вроде и не был запуган, но вопросы без ответов отступали в подсознание и проявлялись в чувстве осторожности и привычке молчать. Мы принимали эту жизнь. С одной стороны, мы верили пропаганде, но при этом старались не высовываться, а то можно было самому попасть под расстрел. Я играл с друзьями в бильярд и шахматы и читал и перечитывал любимые книжки.
В 1939 году наш дом конфисковали и поселили в нем членов партии. Нам оставили две комнаты, а кухню сделали общей. Мама не могла этого перенести, и мы обменялись с другой семьей. Они получили две комнаты в большом кирпичном доме, а мы перебрались в маленький домик, который был целиком наш. Няня осталась в старом доме.
Вскоре после переезда случилось так, что я шел недалеко от старого дома и упал в обморок прямо на улице. Мне повезло, что как раз в это время няня возвращалась из церкви и увидела несколько человек возле лежащего мальчика.