Когда стихи улыбаются

Асадов Эдуард Аркадьевич

1964

У тебя характер прескверный…

У тебя характер прескверный И глаза уж не так хороши. Взгляд неискренний. И, наверно, Даже вовсе и нет души. И лицо у тебя как у всех, Для художника не находка, Плюс к тому цыплячья походка И совсем некрасивый смех. И легко без врачей понять, Что в тебе и сердце не бьется. Неужели чудак найдется, Что начнет о тебе страдать?! Ночь, подмигивая огнями, Тихо кружится за окном. А портрет твой смеется в раме Над рабочим моим столом. О, нелепое ожиданье! Я стою перед ним… курю… Ну приди хоть раз на свиданье! Я ж от злости так говорю.

1964

Строгие сторожа

В сто раз красноречивее речей, Пожалуй, были и сердца, и руки, Когда мы, сидя в комнате твоей, Старались грызть гранит сухой науки. Мигал тысячеглазый небосвод, Чернел рояль торжественно и хмуро, И маленький зеленый Дон Кихот По-дружески кивал нам с абажура… К плечу плечо… Мы чуть не пели даже! В груди у нас гремели соловьи! По

стерегли нас бдительные стражи — Неспящие родители твои. Сначала мать — улыбка и вниманье — Входила вдруг, как будто невзначай, То взять с окна забытое вязанье, То в сотый раз нам предлагая чай. Потом отец в пижаме из сатина, Прищурив хитроватые зрачки, Здесь, неизвестно по какой причине, Всегда искал то книгу, то очки. Следя за всем в четыре строгих глаза, В четыре уха слушали они, Чтоб не было какой ненужной фразы Иль поцелуя, боже сохрани! Так день за днем недремлющие судьи Нас охраняли от возможных бед. Как будто мы не молодые люди, А малыши одиннадцати лет! Им верилось, что трепетное пламя Притушит ветер хитроумных мер И что на всякий случай между нами Пускай незримо высится барьер. Удар часов за стенкой возвещал, Что как-никак, а расставаться надо! И вот я вниз по лестнице бежал Под тем же строго неусыпным взглядом. И, заперев владение свое, Они, вздохнув, спокойно засыпали, Уверенные в том, что знают все, Хоть, между прочим, ничего не знали!

1964

Пусть меня волшебником назначат

(Шутка)

Эх, девчата! Чтоб во всем удача, Чтоб была нетленною краса, Пусть меня волшебником назначат, И тогда наступят чудеса. Я начну с того, что на планете — Сразу ни обманов, ни тревог, Все цветы, какие есть на свете, Я, как бог, сложу у ваших ног. Я вам всем, брюнетки и блондинки, Раскрою на кофточки зарю, Радугу разрежу на косынки, Небо на отрезы раздарю. С красотою будет все в порядке: Каждый профиль хоть в музей неси! у а чтоб какие недостатки Я оставил! Боже упаси! А для танцев и нарядов бальных В виде дополненья к красоте Я вручил бы каждой персонально По живой мерцающей звезде. Ну, а чтобы не было примеров Ни тоски, ни одиноких слез, Я по сотне лучших кавалеров Каждой бы на выбор преподнес. Я волшебной утвердил бы властью Царство песен, света и стихов, Чтоб смеялась каждая от счастья В день от трех и до восьми часов. Эх, девчата! Чтоб во всем удача, Чтоб всегда звенели соловьи, Хлопочите, милые мои, Пусть меня волшебником назначат!

1964

Мама поэта — Лидия Ивановна Асадова,

школьная учительница

Сердитый критик

Критик бранил стихи Лирического поэта. Громил и за то, и за это, За все земные грехи! Ругал с наслаждением, с чувством И, строчки рубя на лету, Назвал поцелуй распутством И пошлостью — простоту. Считая грубость традицией, Над всем глумясь свысока, Он подкреплял эрудицию Весомостью кулака. Сурово бранил издателей: — Зачем печатали? Кто? — И долго стыдил читателей За то, что любят не то. А надо любить усложненный, Новаторский, смелый стих, Где в ребра бьют электроны, Протоны и позитроны Вместо сердец живых. Стихи, где от грома и света Брызги летят из глаз… И где возле слова «планета» Смело стоит «унитаз»! И вывод был прост и ясен: «Мотайте себе на ус: Все те, кто со мной не согласен, Срочно меняйте вкус!» Окончив свой громкий опус, Из кабинетной тиши Критик отправился в отпуск И книгу взял для души. Стучали колеса скорые… А критик книгу читал, Не ту, расхвалил которую, А ту, какую ругал.

1964

Мы решили с тобой дружить…

Мы решили с тобой дружить, Пустяками сердец не волнуя. Мы решили, что надо быть Выше вздоха и поцелуя… Для чего непременно вздох, Звезды, встречи, скамья в аллее? Эти глупые «ах» да «ох»!.. Мы — серьезнее и умнее. Если кто-то порой на танцах Приглашал тебя в шумный круг, Я лишь щелкал презрительно пальцем — Можешь с ним хоть на век остаться. Что за дело мне? Я же друг. Ну а если с другой девчонкой Я кружил на вешнем ветру, Ты, плечами пожав в сторонке, Говорила потом мне тонко: — Молодец! Нашел кенгуру! Всех людей насмешил вокруг. — И, шепнув, добавляла хмуро: — Заявляю тебе, как друг: Не танцуй больше с этой дурой! Мы дружили с тобой всерьез! А влюбленность и сердца звон… Да для нас подобный вопрос Просто-напросто был смешон. Как-то в сумрак, когда закат От бульваров ушел к вокзалу, Ты, прильнув ко мне, вдруг сказала: — Что-то очень прохладно стало, Ты меня обними… как брат… И, обняв, я сказал ликуя, Слыша сердца набатный стук: — Я тебя сейчас поцелую! Поцелую тебя… как друг… Целовал я тебя до утра, А потом и ты целовала И, целуя, все повторяла: — Это я тебя, как сестра… Улыбаясь, десятки звезд Тихо гасли на небосводе. Мы решили дружить всерьез. Разве плохо у нас выходит? Кто и в чем помешает нам? Ведь нигде же не говорится, Что надежным, большим друзьям Запрещается пожениться? И отныне я так считаю: Все влюбленности — ерунда. Вот серьезная дружба — да! Я по опыту это знаю.

1965

Спор

Однажды три друга за шумным столом Пустились в горячие споры о том, Что женщина ценит превыше всего В характере нашем мужском. Первый воскликнул: — К чему этот шум? Скажу без дальних речей, Что женщин всегда покоряет ум. И это всего важней! В этом наш главный авторитет. Ум — это все, друзья. «Да здравствует разум!» — сказал поэт, И лучше сказать нельзя! Второй, улыбнувшись, приподнял бровь: — Совсем не в этом вопрос. Женщина — это сама любовь! И любит она всерьез. И нет для мужчины уже ничего Прямее, чем этот путь. Он должен быть любящим прежде всего. И в этом, пожалуй, суть! А третий, встав, перебил друзей: — Бросьте все препирания. Для женщин на свете всего важней Внимание и внимание! Пальто подавайте. Дарите ей Цветы. Расшибайтесь в прах! Ну, в общем, тысячи мелочей — И счастье у вас в руках! На улицу вышли, а спор сильней. Ну как решенье найти? И тут повстречали трое друзей Женщину на пути. Сказали друзья: — Позвольте спросить, Ответьте двумя словами: Каким, по-вашему, должен быть Мужчина, избранный вами?! Какое свойство кажется вам, Особенно привлекательным? — Он должен быть умным, — сказала она, Любящим и внимательным.

1965

Новогодняя шутка

Звездной ночью новогодней Дед Мороз меня спросил: — Отвечай мне, что сегодня У меня б ты попросил? — Добрый старче, я желаю Счастья каждому листу, Человеку, попугаю, Обезьяне и киту. Пусть лисица бродит в роще, Лев живет, змея и рысь, Сделай только так, чтоб тещи На земле перевелись!

P.S. Только плохие тещи.

1965

Два маршрута

Он ей предлагал для прогулок Дорогу — простого проще; Налево сквозь переулок В загородную рощу. Там — тихое птичье пенье, Ни транспорта, ни зевак, Травы, уединенье И ласковый полумрак… А вот ее почему-то Тянуло туда, где свет, Совсем по иному маршруту: Направо и на проспект. Туда, где новейшие зданья, Реклама, стекло, металл. И где, между прочим, стоял Дворец бракосочетанья… Вот так, то с шуткой, то с гневом, Кипела у них война. Он звал ее все налево, Направо звала она. Бежали часы с минутами, Ни он, ни она не сдавались. Так наконец и расстались. Видать, не сошлись маршрутами.

1967

Два петуха

(Шутка)

Вот это запевка, начало стиха: Ища червяков и зёрна, Бродили по птичнику два петуха, Два верных, почти закадычных дружка, Рыжий петух и черный. Два смелых, горластых и молодых, Страстями и силой богатых, И курам порою от удали их Бывало весьма туговато… И жизнь бы текла у друзей ничего, Но как-то громадный гусак, Зачинщик всех птичьих скандалов и драк, Накинулся на одного. Вдвоем бы отбились. Вдвоем как-никак Легче сразить врага. Но рыжий лишь пискнул, когда гусак Сшиб на траву дружка. Он пискнул и тотчас бесславно бежал. И так он перепугался, Что даже и хвост бы, наверно, поджал, Когда бы тот поджимался. Летел, вылезая почти из кожи! И были б забавными эти стихи, Когда бы вы не были так, петухи, Порой на людей похожи.

1967

Рыбье «счастье»

(Сказка-шутка)

В вышине, отпылав, как гигантский мак, Осыпался закат над речушкой зыбкой. Дернул удочку резко с подсечкой рыбак И швырнул на поляну тугую рыбку. Вынул флягу, отпил, затуманя взгляд, И вздохнул, огурец посыпая солью: — Отчего это рыбы всегда молчат? Ну мычать научились хотя бы, что ли! И тогда, будто ветер промчал над ним, Потемнела вода, зашумев тревожно, И громадный, усатый, как боцман, налим Появился и басом сказал: — Это можно! Я тут вроде царя. Да не трусь, чудак! Влей-ка в пасть мне из фляги. Вот так… Спасибо! Нынче зябко… А речка — не печка. Итак, Почему, говоришь, бессловесны рыбы? Стар я, видно, да ладно, поговорим. Рыбы тоже могли бы, поверь, судачить. Только мы от обиды своей молчим, Не хотим — и шабаш! Бойкотируем, значит. Мать-природа, когда все вокруг творила, Не забыла ни львов, ни паршивых стрекоз, Всех буквально щедротами одарила И лишь рыбам коленом, пардон, под хвост! Всем на свете: от неба до рощ тенистых, — Травы, солнышко… Пользуйтесь! Благодать! А вот нам ни ветров, ни цветов душистых, Ни носов, чтоб хоть что-то уж там вдыхать. Кто зимою в меху, кто еще в чем-либо Греют спины в берлоге, в дупле — везде. Только ты, как дурак, в ледяной воде Под корягу залез — и скажи спасибо. Мокро, скверно… Короче — одна беда! Ну а пища? Ведь дрянь же едим сплошную, Плюс к тому и в ушах и во рту вода. Клоп — и тот не польстится на жизнь такую. А любовь? Ты взгляни, как делила любовь Мать-природа на всех и умно и складно: Всем буквально — хорошую, теплую кровь. Нам — холодную. Дескать, не сдохнут, ладно! В общем, попросту мачеха, а не мать. Вот под вечер с подругой заплыл в протоку, Тут бы надо не мямлить и не зевать, Тут обнять бы, конечно! А чем обнять? Даже нет языка, чтоб лизнуть хоть в щеку. А вдобавок скажу тебе, не тая, Что в красавицу нашу влюбиться сложно — Ничего, чем эмоции вызвать можно: Плавники да колючая чешуя… Скажешь, мелочи… Плюньте, да и каюк! Нет, постой, не спеши хохотать так лихо! Как бы ты, интересно, смеялся, друг, Если б, скажем, жена твоя чудом вдруг Превратилась в холодную судачиху? А взгляни-ка на жен наших в роли мам. Вот развесят икру перед носом папы, И прощай! А икру собирай хоть в шляпу И выращивай, папочка милый, сам. Ну а рыбьи мальки, только срок придет — Сразу ринутся тучей! И смех и драма: Все похожи. И черт их не разберет, Чьи детишки, кто папа и кто там мама. Так вот мы и живем средь морей и рек. Впрочем, разве живем? Не живем, а маемся. Потому-то сидим и молчим весь век Или с горя на ваши крючки цепляемся. Э, да что… Поневоле слеза пробьет… Ну, давай на прощанье глотнем из фляги. — Он со вздохом поскреб плавником живот, Выпил, тихо икнул и ушел под коряги…