Когда сверкает молния
Шрифт:
— Зная вас как умного, рассудительного человека, — сказал он, — и не простого, а с тылом за спиной, хотелось бы поделиться с вами некоторыми соображениями....
«Не на тестя ли намекает? — подумалось Виктору. — Но при чем здесь отец Тани, он же не имеет к этому ни малейшего отношения?»
Давыдович продолжал. Виктор внимательно прислушивался к его словам, пугающим своей откровенной обнаженностью.
— Я человек дела, у меня есть свое решение этой затянувшейся канители. — Он достал из сейфа объемистую стопу бумаг, нарочито-доверительно кинул их на стол перед обескураженным Виктором.
— Вот моя идея! — заключил он.
Рабзин раскрыл одну из папок и увидел перед собою невероятное: те же чертежи, что делал он, выполненные, правда, вчерне, чьей-то другой рукой. Идея
— Что вы хотите сказать этим? — недопонимая смысла новых документов, спросил Рабзин.
Давыдович произнес одну фразу, ставящую на места все и вся:
— Главная идея ваша, Виктор Иванович, второстепенная — Локтева. Выходит, вы — изобретатель, он — обычный автор рацпредложения.
— Что вы! Нельзя так, нас неправильно поймут, — возмутился искренне Виктор, припадая всей грудью к столу.
— Что ж, мое дело предложить, сделать услугу, — засветился улыбкой Давыдович, — дальше — сами смотрите... Я остаюсь в стороне, в соавторы не лезу, но, думаю, вы будете мне обязаны...
— Так Локтев всегда сумеет доказать свой приоритет! — настаивал Виктор.
— А дата? Вы посмотрите дату на документах...
В клеточке, обведенной тушью, стояло число более раннего месяца, чем в документации Локтева.
— И все-таки так не пойдет! — закончил Виктор.
— Смотрите сами, — спокойно ответил Давыдович.
Перед отправкой документов в Москву они, опять же вдвоем, зашли к главному инженеру комбината. Рассматривая сопроводительное письмо, документы, чертежи, главный инженер, увидев фамилию Локтева первой в списке, спросил Виктора Ивановича, кто он такой. Узнав, что обычный оператор, инженер удивился, выразил сомнение. Не глядя на вошедших спросил: «Возможно ли исполнение своих рабочих обязанностей считать изобретением?» И сам себе ответил: «Безусловно, нет! Иначе всех людей с установки, занятых будущей реконструкцией, надо будет включать в соавторы».
Виктор вступился за друга, доказывая правильность документации. Но Давидович своевременно знаком руки остановил его. Рабзин увидел жгучий взгляд начальника бюро, полный таинственной значимости, и осекся.
...Ближе к полудню в красный уголок парткома стали собираться люди. Продолжать разговор при посторонних ни тому, ни другому не хотелось.
— Ладно, Коля, закончим. Я разберусь, не тревожься, — успокаивающе сказал Рабзин.
До сих пор Виктор не поймет, почему не вступился тогда в кабинете главного инженера за земляка, почему умолчал о самом существенном? Не потому ли, что лавры первенства достаются не ему, главному технологу, а Николаю — простому рабочему? И та злополучная ночь, когда спорили в нем два человека, решила все окончательно. Сомнение инженера, гнусная беседа в кабинете начальника бюро сыграли свое. Как ни странно, подлости в своем поступке он не находил, вышло все как бы случайно. Прошло время, установка пущена и Николай вынужденно смирится с ролью отодвинутого на второй план рационализатора. Лишь бы он не заподозрил во всем Виктора. Лишь бы не это, а все остальное — мелочи жизни!
— Хорошо, я разберусь, — еще раз сказал он и вышел из зала красного уголка.
Вслед за ним вышел и Николай. Он опять остановился у двери со стеклянной табличкой «Партком». Молоденькая секретарша объяснила Николаю, что Зарипова нет на месте, он с утра в горкоме партии на экстренном совещании.
— А как же партком? Сегодня же заседание парткома?
На его недоуменный вопрос секретарша ответила, что звонил Нургали Гаязович, просил извинения.
— Заседание партийного комитета, — объясняла она, — в горкоме решили отложить до возвращения из Москвы генерального директора и главного инженера.
ГЛАВА ПЯТАЯ
В горкоме партии московская комиссия подводила итоги вчерашнего пуска установки. Вся работа по всем параметрам прошла хорошо. Особых замечаний не было. Присутствующие, анализируя
Начальник цеха Ясман, с иконным спокойствием в усталых глазах, с лицом в глубоких морщинах, сидел рядом с секретарем парткома Зариповым, молчал. Пожалуй, он один из всех присутствующих хорошо сознавал несправедливость завышенных похвал технолога. Израель Львович внимательно вслушивался в слова выступающих, недоуменно раздумывал над тем, почему все они замалчивают о его заслугах как начальника цеха, как одного из соавторов реконструкции. Но и это еще полбеды! Более всего возмущало странное замалчивание заслуг оператора Николая Локтева. До сих пор ему казалось, что на комбинате все заинтересованные лица отлично знают меру участия в колоссальной работе оператора цеха. «Высказаться или промолчать? — раздумывал он. — Не покажется ли членам комиссии и работникам горкома партии принижение роли Рабзина умышленным?» А если бы довелось выступать, то он выступил бы непременно по этому поводу. Израель Львович не был посвящен во все детали участия Локтева в создании проекта всей реконструкции, но точно знал, что заглавной фигурой был именно он. Без малого три года назад этот рабочий, какой-то робкий и застенчивый, постоянно обивал пороги кабинета начальника цеха, не давал прохода со своей идеей. Как-то, устав от бессмысленных отговорок, он пригласил Локтева к себе домой, пригласил не по производственной необходимости, так как цех планы свои перевыполнял, был на хорошем счету, а по соображениям чисто человеческим. Тем вечером Локтев пришел к нему не один, с прорабом Павлом Петровичем, с которым Ясман был в добрых приятельских отношениях еще с первых дней строительства комбината. «Ты уж, Львович, не обижай парня, — сказал тогда прораб. — С этой затеей давно он носится, все прошибить чьи-то лбы не может. Теперь вот и меня, старика, растормошил, вовлек... Ты присмотрись, Львович, думаю — толк будет...»
Еще тогда, детально разобравшись во всем, Израель Львович сообразил, какую экономическую выгоду принесет цеху и всему комбинату эта реконструкция карбамидной установки. Все расчеты он взялся проверить сам, грамотно оформить предварительные чертежи попросил начальника бюро Давыдовича в порядке дружеской помощи.
Так что Рабзин подключился позднее, когда потребовалась конкретная детализация и чертежей, и расчетов.
Сидя здесь на совещании, он осознавал какую-то несправедливость по отношению к оператору. В то же время видел, что все точки над «и» расставлены, каждому воздано по заслугам, за исключением Николая Локтева. «Бог его знает, — неопределенно думал он. — Может, так оно и должно быть. Если по справедливости взвесить, то Виктор Иванович тянул поклажу не из легких. Коль выскажу свое сомнение, не будет ли это выглядеть попыткой возвеличить свою роль над ролью главного технолога? Легче промолчать, — усомнился он. — А по поводу Локтева лучше разобраться у себя в цехе, зачем сор из избы выносить?»
Однако все эти хладнокровные рассуждения не убедили его, а, наоборот, привели в полное замешательство. Почему же, в конце концов, Локтева игнорируют вообще? Кто бы и чего бы ни говорил, каждый стремился упомянуть Рабзина, воздать должное ему, начальнику цеха, или в крайнем случае главному инженеру комбината за столь важную, общегосударственного значения работу. Одного Локтева не вспоминали совсем.
Израель Львович не выдержал, попросил слова.
— У меня, товарищи, всего один вопрос, почти не касающийся производства, вопрос элементарной этики.
Все настороженно притихли. Здесь шел такой оживленный разговор с анализом, похвалами, замечаниями и вдруг — вопрос этики. Логично ли?
— Пожалуйста, продолжайте, — заметив некоторое замешательство, поддержал Ясмана секретарь горкома.
— Я, собственно говоря, вот о чем... Какая-то, по-видимому, вкралась ошибка во все происходящее. Не хочу принижать роли главного технолога товарища Рабзина, и все-таки должен часть высоких похвал в его адрес переложить на другую чашу весов.
Некоторые из присутствующих оживленно зашептались между собой. Секретарь горкома кончиком карандаша постучал о стол.