Когда-то там были волки
Шрифт:
Он осматривает меня и потом улыбается.
— Можете настучать на меня после того, как я разберусь с лошадью. — У него явный шотландский выговор.
Мы смотрим на растерявшуюся лошадь. Она старается не опираться на переднее копыто.
— Чего же вы ждете? — интересуюсь я.
— У меня нога никудышная, я потом не смогу забраться назад. А лед вот-вот провалится.
На поверхности реки заметны крошечные трещины, которые с каждым движением лошади распространяются все шире.
— Лучше принесу ружье из машины.
Лошадь всхрапывает, трясет головой. Кожа
— Как ее зовут? — спрашиваю я.
— Понятия не имею.
— Разве она не ваша?
Мужчина качает головой.
Я начинаю спускаться по крутому берегу.
— Не надо, — говорит он. — Я не смогу вас вытащить.
Скользя по неровному обрыву, я не отвожу глаз от лошади. Сапоги касаются льда, и я осторожно шаркаю вперед, остерегаясь трещин под ногами. Пока лед меня держит, но местами он очень тонкий, и сквозь него просвечивает темная вода. Того гляди ступишь не туда и молча провалишься под растрескавшуюся ледяную корку; так и представляю, как мое тело погружается в воду, беспомощно бултыхается и уходит на дно.
Лошадь. Она смотрит на меня.
— Привет, — говорю я, глядя в ее глубокие водянистые глаза.
Она трясет гривой и стучит копытом. Горячая и непокорная кобылица; я подхожу ближе, она встает на дыбы, и копыта с грохотом опускаются на лед, образуя новую трещину. Понимает ли она, что ярость погубит ее? А может, ее это устраивает, может, она готова кануть в небытие, лишь бы не возвращаться туда, откуда сбежала? К поводьям, узде и седлу. Некоторые лошади не рождены для того, чтобы на них ездили.
Я приседаю на корточки, чтобы уменьшиться в размерах. Она больше не поднимает передние ноги, но не отрывает от меня глаз.
— У вас в машине есть веревка? — спрашиваю я мужчину, не поворачиваясь к нему, и слышу, как он уходит.
Мы с лошадью ждем. «Кто ты?» — молча спрашиваю я ее. Сильное животное, насколько я догадываюсь, лишь недавно приученное к поводьям. Я уже давно не ездила верхом, и сейчас я уже не та, что прежде. Я позволяю лошади смотреть на меня, размышляя, что она обо мне думает.
Мужчина возвращается со скрученной веревкой и бросает ее вниз. Мой взгляд прикован к животному, а руки механически вяжут хорошо знакомый узел; не отводя от нее глаз, я встаю. Быстрым движением набрасываю лассо ей на шею и затягиваю веревку. Лошадь снова в бешенстве взвивается на дыбы, и я уверена, что на этот раз лед треснет. Чтобы не упасть, я слегка ослабляю веревку, но стараюсь держать ее крепко. Когда лошадь опускает передние копыта, я не даю ей возможности снова вскинуться и тяну за веревку, вынуждая наклонить голову, а потом подхожу близко, чтобы поднять ей переднюю ногу. Двумя движениями заставляю животное согнуть и вторую переднюю ногу, и почти с облегчением кобыла опускается на лед и тяжело ложится на бок. Я обнимаю ее, глажу ей лоб и шею, шепчу: «Хорошая девочка». Сердце у нее громко стучит. Я чувствую веревку вокруг собственной шеи.
« Лед, — предупреждает мужчина, потому
Когда лошадь готова, я перекидываю ногу через ее спину и сжимаю ее коленями, несколько раз цокаю языком и — «встаем, встаем». Она подается вперед, и я сажусь на нее как надо, кладя другую ногу на место и плотно прижимая бедра к бокам животного. Веревка все еще обвивается вокруг его шеи, но мне она уже не нужна, я держу лошадь за гриву и подталкиваю к крутому берегу, а под нами дрожит и трескается лед. «Будет больно», — говорю я лошади, но она прыгает на склон, отчего я наклоняюсь назад. Я к этому готова и двигаюсь вместе с ней, крепко держась ногами, чтобы не упасть. Она изо всех сил рвется наверх, роя копытами в поисках точки опоры, земля оползает под ней, и вот мы уже наверху, и все закончилось, и нервная дрожь, которая пробегает по ее телу, передается мне и обжигает. Лед позади нас растрескался и провалился вводу.
Я снова приникаю к ее шее. «Молодец. Храбрая девочка». Лошадь теперь спокойна, но не знаю, надолго ли это. На больную ногу она не ступает. Подъем по крутому склону мог необратимо ее повредить. Я слезаю и передаю веревку мужчине. Она шершавит его голую ладонь, мою ладонь.
— Обращайтесь с ней бережно.
— Весьма признателен, — говорит он и кивает. — Вы наездница?
Усмешка на моих губах.
— Нет.
— Не отведете ее домой? Она с фермы Бернсов, тут недалеко, чуть на север.
— Зачем же вы за ней гнались, если она не ваша?
— Просто увидел ее, так же как и вы.
Я внимательно смотрю на него.
— У нее травма ноги. На ней нельзя ездить.
— Тогда я сообщу по рации, чтобы прислали ко-невоз. Вы ведь не отсюда?
— Только что переехала.
— И где поселились? — интересуется мужчина.
Да не из тех ли он, кто считает своим долгом знать подробности обо всех живущих в радиусе ста пятидесяти километров? У него тяжелый лоб и какой-то темный взгляд; не могу понять, привлекателен он или нет, но что-то в нем настораживает.
— А что вас сюда привело?
Я отворачиваюсь.
— Разве вам не надо радировать хозяевам лошади?
— Вы ведь занимаетесь волками? — спрашивает он, и я останавливаюсь. — Нам говорили, что надо ожидать австралийскую мамзель. Как это вас сюда занесло? Мало вам дома коал, чтобы тискать, что ли?
— Мало, — отвечаю я. — Большинство из них погибли в лесных пожарах.
— Вот, значит, как.
На какое-то время он замолкает.
Потом спрашивает:
— Волки уже на свободе?
— Еще нет. Но скоро мы их отпустим.
— Надо предупредить жителей деревни, чтобы запирали своих жен и дочерей. Большие злые хищники выходят на охоту.
Я встречаюсь с ним глазами.
— На вашем месте я бы больше беспокоилась, чтобы жены и дочери не сбежали с хищниками.
Он оторопело смотрит на меня.
Я направляюсь к своей машине.
— Когда в следующий раз будете выслеживать животное, позвоните тому, кто в состоянии справиться с этой задачей, чтобы не вспахивать своим бульдозером заповедный лес.