Когда вернусь в казанские снега…
Шрифт:
А когда наконец дождь кончается, то заканчивается и концерт, и Улыбки покидают маленькую сцену.
Ужасно жаль, что зрители здесь редкость.
Для случайного прохожего старый дом неотличим от прочих и необитаем, как одинокий остров в океане. И прохожий плывёт мимо, держа курс на одному ему видный маяк, и не бросает якорей, и не глядит в бинокль, и не отмечает дом-остров точкой в своей лоции, и даже не оборачивается.
Хотя если бы оглянулся, то увидел бы в окнах столько дружеских Улыбок сразу, сколько ему, может быть, уже никогда не встретить.
Кто
Поют все.
Но каждый своё.
Петухи поют гимны.
Обычно по утрам.
Хотя порой можно услышать, как петух поёт вечером или днём. По какому поводу – неизвестно. Может быть, в честь дня рожденья. Или дождика в четверг. Или победы нашей сборной по футболу.
Поэтому так редко.
Собаки поют частушки.
Кто под гармошку, кто под балалайку, а кто и совсем без ничего. Они народ весёлый. А если в душе поёт гармошка, в лапах она не так уж и обязательна.
Кстати, непременно захвати с собой во двор косточку.
Кошки поют романсы. А коты – разумеется, серенады.
Когда в небе висит луна и от трубы на крышу падает длинная чёрная тень, они поют вместе. Вернее, одновременно: кошка романс, а кот серенаду.
Многим людям это не нравится. Они просыпаются и начинают кричать и свистеть, как зрители на концерте. И даже бросаться чем попало.
Артиста всякий обидеть может.
Коровы поют оперные арии.
У одной моей знакомой бурёнки было такое нижнее «ля», что со старого коровника слетала крыша, куры в курятнике падали с жёрдочек, а с реки откликались теплоходы.
Однажды её пригласили солисткой в Большой театр. Она поехала, но скоро вернулась.
Театр оказался и в самом деле большой. Но не слишком-то прочный.
Сверчки и цикады поют колыбельные.
Про это есть старинная легенда.
Главное сражение одной войны было назначено на раннее утро. Но цикады ночью пели так сладко, что обе армии проспали. И все остались живы.
Хорошо бы продавать сверчков в аптеке. Бабушкам и дедушкам, от бессонницы. Вместе с тишиной, и плеском воды, и влажным песком на дороге, и шишками на тропинках, и мошкарой под фонарём, и запахом хвои.
И никаких таблеток.
Лягушки поют страдания.
Если кто-нибудь не знает – это такие песни.
Они поют с кочек, как с маленьких сцен, и на глаза им наворачиваются слёзы. И с неба навстречу лягушиному хору тут же летит ливень. Капли шлёпают по листьям, по лопухам, по кувшинкам, и лягушкам кажется, что там, наверху, тоже кто-то плачет.
И ещё это похоже на аплодисменты.
Комары поют военные марши.
Очень громко и очень грозно. Вдобавок у каждого из них есть крошечная труба, и она то и дело трубит атаку. Потому что воюет это племя круглый день.
Я слышал про одного комара, который поселился в Загсе. Он тоже пел марши. Но свадебные. И не кусал ни женихов, ни невест, ни свидетелей, ни даже гостей.
Он пил вишнёвый сок и чувствовал себя глубоко несчастным.
Военному с непривычки бывает тяжело в мирной жизни.
Рыбы…
Рыбы поют про себя. Не в том смысле, что исключительно про карасей и щук, а в том, что они поют молча. Шевеля
Не могу сказать – что. Мы их не слышим.
Зато ещё ни про одну рыбу не сказали, что она фальшивит.
Каждый поёт своё.
Правда, когда-то я знал барбоса, который всю ночь пел своему младшенькому колыбельные, из-за чего не спал целый микрорайон.
Колыбельным его обучил знакомый сверчок. А пёс в ответ приохотил сверчка к частушкам. Если летней ночью вы услышали, как собаки затихли и тут же во весь голос запел сверчок, – это тот самый. Попробуйте-ка теперь заснуть!
Краткая история табуретки
В незапамятные времена, когда табуретки были ещё дикими и обитали в лесах, ни одна из них и представить себе не могла, что когда-нибудь на неё будут запросто присаживаться. Случалось, конечно, что на зазевавшуюся табуретку слетала по пути с дуба на осину прапрабабушка нынешней белки или шлёпался, оступившись, прапрадедушка медведя, – но, согласитесь, это совсем не то, что сидеть постоянно. Табуретка бродила со своей стаей по потайным тропам, по полянам и оврагам, по берегам полноводных рек, и полностью зависела от себя самой, да ещё от того, удачно ли стая выбрала вожака. Наводнений она не боялась, так как неплохо держалась на воде, быстрые ноги уносили её от врагов и пожаров; вполне возможно, что табуретки так и не ушли бы из леса, если бы не затянувшееся на много лет нашествие жуков-древоточцев.
На равнине табуретки подались к людям. Они бодрствовали день и ночь, оберегая древние стойбища, и легко управлялись с овцами, пока те вели себя пристойно. Когда же глупая овца предпринимала попытку удрать, табуретка быстро нагоняла её. Однако если к лагерю подкрадывался неприятель, табуретки только и могли что пинаться и ставить подножки; естественно, люди в конце концов предпочли собак.
Когда человек изобрёл колесо, а затем повозку, табуретки не выдержали соперничества и с лошадьми, поскольку поднять могли гораздо меньше. Что касается скачек, то бега самих табуреток, почти незаметных в облаках пыли, привлекали внимание привередливых зрителей недолго. А на спине скачущей табуретки не мог усидеть даже самый умелый наездник – он в конце концов приходил к финишу своим ходом и много позже скакуна. Но даже если жокей – или ковбой, объезжавший табуретку как мустанга, – всё же удерживался верхом, то приобретал такое количество синяков и шишек, что непременно пропускал следующие состязания.
Древние греки, а вслед за ними и другие народы, весьма ценили незаурядные скоростные качества табуреток и использовали их как гонцов и почтальонов. Это было славное время в истории их сотрудничества с людьми. Благодарное человечество не раз запечатлевало образ стремительной табуретки в произведениях искусства. Обращаясь к ней, известный японский поэт эпохи Хэйан писал: «К милой моей // в хижину у заводи // Быстрее ветра неси // Слова любви // о легконогая!» Однако и из этой области табуретки были в конечном счёте вытеснены почтовыми голубями.