Когда возвращается радуга. Книга 1

Горбачева Вероника Вячеславовна

Прежде, чем подсоединить верхнюю часть кальяна, она опустила в колбу несколько кубиков льда из замороженного крепкого настоя лимонной и перечной мяты. А в табачную смесь добавила три щепотки смеси степных трав – чабреца, ковыли и полыни. Этой хитрости научила её валиде-султан, а секрет замороженных кубиков поведал один умелец, с которым нубийка расплатилась за науку двумя золотыми кольцами. Краем глаза она заметила, что Великий, с удовольствием расположившийся на широком низком диване в окружении своих пери и подушек, наблюдает за её манипуляциями. Пожалуй, его заинтересовали не только новые ингредиенты в табаке, но и сама девушка, казалось, не испытывающая к нему, великому, ни страха, вполне естественного, ни ещё более естественного желания

понравиться. Все девы так и увивались вокруг него, великого Хромца. Эта же вела себя, как королева. И в почтении, с которым преподнесла ему мундштук, сквозило не более уважения или любви, чем, допустим, к пожилому отцу. Что ж, пожалуй, такая игра… забавляла. Равнодушных к нему здесь быть не могло, а, значит, девушка искусно притворялась.

Усмехнувшись, Хромец протянул ей мундштук – раскурить. Обычно он не доверял этой привилегии никому, но… хотел посмотреть, что из этого выйдет. И не пожалел. Не торопясь, чернокожая красавица подсела рядом, и, пока втягивала в себя дым, её щёки слегка западали, подчёркивая красивые скулы, высокие, как у самого чингизида. Дым приятно контрастировал с чёрной атласной кожей и навевал воспоминания о молодости: о бескрайних степях, табунах диких кобылиц, необузданных, как, наверняка, и эта гордячка, если сбросит с себя личину бесстрастного идола…

Вместо не совсем желанного в душный вечер согревания, дым, пропитанный ароматом диких трав, обволок горло приятным холодком. В этом и заключался секрет ледяных кубиков, добавленных в фарфоровую ёмкость с водой. Тамерлан удивлённо приподнял бровь. Одобрительно кивнул. И протянул второй мундштук чернокожей красавице.

На ложе он в эту ночь выбрал другую. Ту, что до этого нахально отпихнула нубийку; он ведь всё заметил единственным живым оком. Выбрал интереса ради, поглядеть, как на это среагирует чернокожая гордячка. У той не дрогнул на лице ни один мускул. Что ж, решил Хромец, посмотрим, что будет дальше…

Уходя, он бросил на ту, что его заинтриговала, пристальный взгляд, и в единственном его живом глазу вспыхнула искра.

Глава 3

– Ты не зашёл ко мне сразу.

Эти слова прочнее якорных крюков пригвоздили капа-агасы – главу белых евнухов – к узорчатому ковру в покоях матери Великого султана.

Гневливый голос хозяйки покоев отразился от фарфоровых стенных изразцов с причудливой вязью арабского орнамента, от купола парадного приёмного зала, и зазвенел в ушах злополучного капа-агасы той самой иерихонской трубой, которой так опасаются услышать христиане. А ведь предстоящий разговор мог и впрямь оказаться для Махмуд-бека крушением всех, казалось бы, непоколебимых бастионов его карьеры, выстраиваемых любовно год за годом, кирпичик за кирпичиком. Крахом. Апокалипсисом.

Память у валиде-султан была отменная и злая, и то, что в назначенный час глава белых евнухов так и не явился на её зов, она запомнила хорошо. Приступ малярии, сваливший провинившегося, проступка не умалял, поскольку вышколенный слуга должен помнить о своих обязанностях всегда и приползти по первому зову, даже умирая. Плевать, что госпожа до трясучки боится заразы! Мог бы прислать мальчика с извинениями и подарками. Она бы их не приняла, из-за тех же опасений заразиться, но традиции, на соблюдении которых валиде настаивала, были бы соблюдены.

Поэтому даже то, что по своему влиянию и полномочиям главный евнух занимал при Дворце Наслаждений примерно такую же ступень, как первый министр какого-нибудь короля в неверной Европе, на снисхождение он не рассчитывал, слишком хорошо осознавая свою вину. И не только ту, за которую сейчас получал выволочку от валиде. Давно уже носил он в сердце груз тяжкого преступления, и нечистая совесть не давала ему покоя с той самой поры, как повелитель призвал на ложе прекрасную Гюнез, новую рыжекудрую звезду гарема…

Потому и прошиб его холодный пот, когда, две недели назад, примчался

мальчик-посыльный с требованием Сиятельной зайти к ней после утреннего шербета. Случаи, когда матери-султанше взбредало в голову переговорить с гаремным министром помимо обычного ежеутреннего доклада, можно было пересчитать по пальцам, и ни один из них ещё не заканчивался для Махмуда благополучно. Уж сколько раз клял он себя за проклятое тщеславие, толкающее порой на действия, не вполне совместимые с обликом истинного правоверного мужа, иначе говоря – на хитрости и подкупы, клевету и зряшные посулы, наушничанье, а иногда и кое-что посерьёзнее. Дорога к сияющей вершине давалась нелегко, но ведь капа-агасы отнюдь не святой, каяться не привык, а потому – ничего у него не свербело под ложечкой, и спал он до поры, до времени, спокойно, не отягощённый муками совести, и никогда не являлся ему в кошмарах призрак предшественника, зарубленного янычарами при взятии дворца ТопКапы. Ибо нельзя стыдиться, будучи охваченным благородным стремлением исполнять свой священный долг: служить господину! А служение тем полнее, чем выше твои возможности. Всё правильно. Вознестись над толпой нужно для того, чтобы затем отдавать себя полностью воле и желаниям Великого Султана.

Но с недавних пор его стройная, сказать лучше – безупречная система жизненных устоев пошатнулась. Он сам нанёс по ней удар, когда увидел на невольничьем рынке рыжекудрую варварку с прекрасной кожей, не попорченной веснушками, что удивительно, с колдовскими глазами… А оценивающий взгляд, отнюдь не стыдливый или испуганный, которым красавица буквально прощупывала будущих покупателей, заставляя многих проверять содержимое кошелька или пояса на предмет, хватит ли денег на столь яркую птичку… О, этот взгляд сразу дал понять прожженному интригану-евнуху, что перед ним не какая-нибудь скромница и пугливая лань, но хищница, которая, при соответствующем воспитании превратится в пушистую, с виду ласковую кошечку, но, цепляясь железными ядовитыми коготками, сумеет вскарабкаться по золотым ступенькам не просто на ложе Хромца, но и на спинку трона. Сердце кастрата дрогнуло впервые в жизни. Он узрел, наконец, смысл существования, мечту, к которой тянулся неосознанно долгие десятилетья: свою фаворитку, свою будущую хасеки, а, возможно затем и валиде. Ставленницу. Он взрастит из неё достойную султаншу, свою опору и власть, а, возможно, и всемогущество, ибо нашёптывающий умной валиде умные мысли, заправляет уже не Сералем, но… Империей.

Не удивительно, что ещё там, у помоста, на котором невольниц заставляли демонстрировать свои прелести, он видел перед собой не совершенную грудь и тончайшую талию, не холмы ягодиц и пышную гриву, переливающуюся всеми оттенками охры, кармина и меди, а грядущее, от которого кружилась голова.

Покупкой этой невольницы он обеспечил себе блестящее будущее.

А заодно… вроде бы походя решил одну небольшую проблему, которая, на самом-то деле, беспокоила его давно, как заноза в заднице.

Вернее, думал, что решил. До тех пор, пока уважаемая Айлин-ханум, чтоб ей больше не найти себе достойного мужа и покровителя, не обратила внимания на рыжеволосую соплячку, веснушчатую, как воробьиное яйцо. О Аллах, что за блажь? Кто вообще видел конопатых танцовщиц? Но нет, Луноликая носилась с ней, как курица… тоже с яйцом, заставив заговорить о себе и своей ученице весь гарем. И теперь с каждым днём капа-агасы бледнел и худел от опасения, что рыжая мелочь, тощая, как скелет, место которой было где-нибудь на кухнях, а не в ногах Великого, хоть случайно, но попадётся ему на глаза. А к тому шло. Пока она числилась просто выбракованной из-за своего недостатка одалиской, её не пускали на общие смотрины наложниц, но теперь она будет танцевать! Перед державными очами! Убрать же её незаметно уже не получится: пропажа ученицы самой подруги валиде не сойдёт с рук.