Когда возвращается радуга. Книга 1
Шрифт:
И оба посмотрели на Ирис оценивающе.
Та смущённо заёрзала на топчане, поискала глазами, чем бы прикрыться. Али, согнувшись в почтительном поклоне, протянул ей лёгкое шёлковое покрывало. И это уважение, промелькнувшее в глазах, и изменившаяся манера поведения нубийца были отчего-то приятны. Может, потому, что искренни?
За несколько сегодняшних часов она узнала больше, чем за пять последних лет. И наслушалась от Айлин такого, что вспоминать тошно. В сущности, ей и без того было известно, что жизнь в гареме не сахар, что девушки порой не останавливаются ни перед чем, лишь бы спихнуть соперниц по дороге на собственный пьедестал, и чем выше ранг фаворитки, тем жёстче её пощёчины и удары исподтишка. Да что там, всё ещё помнилась хасеки Айше, отравившая мать Ирис и не пожалевшая при этом даже новорожденных детей. Память об этих жутких событиях сводила на нет попытки наставниц убедить девушек, что можно и нужно жить в добре и согласии, не ревнуя и не строя козни, а все силы души и любви, полагающейся женщине, изливать на всеми ими любимого султана и повелителя, да живёт он вечно. Иногда Ирис, вспоминая почти обезглавленный труп Айше, ещё не рухнувший, стоящий в последнем усилии уже мёртвых ног, испытывала к ней нечто вроде жалости, но потом… Потом накатывали гнев и возмущение. Ибо в её понимании хасеки-султан всего лишь получила то, что заслуживала. Ведь не любовь к Баязеду двигала отравительницей, когда она обрекла на смерть мать и беспомощных младенцев, а жажда быть выше и могущественней.
Да, теперь Ирис понимала, что означали слова Айлин: заслуживает ли тот, за кого ты вступаешься, помощи вообще?
Она, не задумываясь, бросилась бы на выручку младших братцев и сестёр, хоть и рождённых не её матерью, а другой женщиной. Но пообещай ей золотые горы – и пальцем не двинула бы, хоть скажи ей: только пожелай – и Айше останется жива. Нет. Ни за что.
И после этих тяжёлых, в который раз хватающих за горло воспоминаний, уважительный поклон Али был для неё глотком свежего воздуха.
– Теперь бассейн! – хлопнув в ладоши, распорядилась «луноликая». – Шербет. Плавать. Опять шербет. Отдыхать. И только потом – обед, тебе двойной, девочка. Заслужила.
Пока наставница, воспользовавшись тем, что в этот час в огромном мраморном водоёме почти никого не было, ныряла и наслаждалась тёплой водой, чернокожий массажист подсел рядом с Ирис-Кекем и о чём-то негромко начал ей рассказывать. Сперва она слушала с безразличием, затем на её личике промелькнуло удивление и даже недоверие. И, наконец, зелёные в жёлтую крапинку глаза распахнулись с интересом. Ирис внимала. Она умела слушать. Умела и любила вбирать в себя новое и интересное. Она впитывала знания, как губка.
Единственное, о чём она часто жалела – что из-за своего приобретённого недостатка не могла ни с кем поделиться узнанным.
…Обед им принесли уже в общий зал гарема, в их уголок на десять человек. Распоряжение Айлин-ханум приняли к сведению, и теперь её воспитаннице досталась двойная порция пилава с бараниной, курагой и изюмом, дополнительная миска наваристого супа, гора рулетиков из тонкого лаваша с овечьим сыром и зеленью, чашка фруктового йогурта и целое блюдо очищенных фиг. Ирис лишь широко открыла глаза, чувствуя, как рот наполняется слюной. Похоже, ей выдали сразу и пропущенный завтрак, и двойной обед и… что-то сверху? Пока её соседки подшучивали, сколько еды может влезть в такую тощую девчонку без всяких для неё последствий, она украдкой покосилась на Луноликую.
Та довольно кивнула.
Слухи, как водится, разносятся быстро. Значит, то, что заика Кекем – новая и перспективная ученица самой подруги валиде, стало известно и на кухне. Вот и ладно. Давно пора подкормить эту худышку, глядишь, и грудь начнёт расти… Да разузнать, к кому она убегала в банях с персиком в кармане. Если к родственнице – подумать и о той, а то ведь эта рыжая упрямица от себя кусок оторвёт, а голодающей принесёт. Хоть кол на голове теши, всё одно – влезет со своей помощью, по глазам видно. Ну, ничего. Ученье всегда идёт на пользу, не сейчас, так позже…
В уголке алькова тихонько поскуливали две девы, не сдавшие сегодня испытаний на одалисок. Уже наказанные, отчитанные Нухой-ханум и оставленные без обеда и ужина. Явно часть инжирин перекочует после ухода Айлин в уголок для провинившихся, но, даже если кто и наябедничает – главной смотрительнице придётся сей факт проглотить и зажевать собственным самомнением. Она, Айлин, вольная танцовщица, почтенная вдова, приглашённая самой валиде, и вправе оставлять девочкам угощение.
И у Луноликой были когда-то в Серале подруги. Несмотря на жёсткость и цинизм, взращенные в себе с годами, хотелось думать, что есть в этом мире место и доброте. Особенно когда она ничего не стоит, а ценится так дорого…
Она ещё успела погрозить Кекем пальцем и заставить съесть всё до крошки. Слишком уж голодно блестели у той глаза. Судя по задумчивому виду, с которым, отдуваясь, девчонка приканчивала чашку йогурта, часть вечерней трапезы всё же будет утаена и снесена…снова в хаммам? Надо поговорить с Нухой: кто там у неё, всё-таки? Хорошо, если мать или сестра, или ещё какая родственница или подруга; а если евнух или приходящий работник – пресечь немедля. Впрочем, что зря раньше времени себя распалять?
Айлин не любила откладывать дела на «потом». И не удивительно, что, после короткого разговора с главной смотрительницей у неё состоялась куда более длинная беседа с красноволосой когда-то Мэг. После этого разговора дотошной вдове стало многое понятно, как и то, что осталось в прошлом её новой «бабочки» обширное тёмное пятно, сквозь которое ей нипочём не позволят взглянуть. Что-то там, в прошлом матери и дочери, скрывалось такое, отчего на лицо Мэгги Северянки ложилась тень замкнутости и тайного страха.
Айлин-ханум была терпеливой. И понимала, что о страшных семейных тайнах не рассказывают первым встречным, хоть и благодетельницам. Она подождёт.
А пока что заглянет к валиде Гизем, как и обещала. Сегодняшние разговоры о рыжих ещё не окончены.
…Вечером всех «младшеньких» и не готовых пока предстать перед ликом светлейшего султана, спровадили в сад, в отдалённый уголок, чтобы не попались на глаза Величайшему, буде тому вздумается пройтись среди тенистых деревьев с какой-нибудь пери, полюбоваться розами и павлинами и вкусить сладостей на зелёной лужайке, овеваемой не опахалами арапов, но нежнейшим ветерком с Босфора. В Большом гаремном зале остались избранные. И новенькие одалиски, удостоенные великой чести предстать. Гарем лихорадило.
В который раз пересматривались наряды, укладывались или вроде бы небрежно рассыпались кудри, деликатнейшим образом, чтобы практически не было заметно краски, сурьмились брови и ресницы. Возжигались курильницы, но только с одним видом благовония: сегодня была середина недели, день жасмина. Но курильниц ставилось не более одной в каждом из двух отделений-эркеров, чтобы аромат не накапливался до удушливого. Духами на смотринах пользоваться не разрешали: повелитель не любил слишком уж буйного разгула ароматов, а когда под одной крышей собирается не менее полусотни надушенных красавиц – этого не избежать. Надевались лучшие серьги и звончайшие браслеты, тонкие щиколотки украшались цепочками, доставались шали и прозрачнейшие ткани, вроде бы и облекающие тонкие станы и полные груди, но в то же время ничего не скрывающие. Горели глаза. Пылали щёки, не нуждающиеся в румянах. Всё вокруг жило лихорадочным ожиданием.
Одна Марджина была спокойна, как стойкий воин своего племени. Она вышла на охоту во всеоружии и теперь не торопилась выложиться в броске, который мог стать первым и последним. К зверю нужно было присмотреться. Изучить вблизи. Почувствовать его запах – а, значит, вдохнуть частичку его самого. Самой же остаться пока незамеченной.
Поэтому… она и ухом не повела, когда её едва ли не нагло оттеснила из первого ряда наложниц одна из наиболее шустрых дев, метящих в икбал. Марджина знала: всё равно кальян, предназначенный для величайшего султана, возжечь и преподнести будет поручено ей. Так распорядилась валиде