Когда все кончилось
Шрифт:
Четыре цинка — запросто? Это ему запросто. Я бы и с одним спину набил, намучился.
— Вот это и есть относительность. Мы говорим «мало» или «много» всегда относительно того, о чем говорим. Предположим, если их будет рота — это для нас сейчас много, например. А вот если нас будет даже целый полк — все равно будет казаться мало.
— Это потому что у нас полки маленькие? Это имеешь в виду? — он подозрительно косится и морщит лоб, ища скрытый в словах смысл.
— Это потому что относительность. Ясно тебе?
Вроде бы кивает.
Вчера мы дали бой местным белоповязочникам. Устроили засаду, и когда они двумя машинами пылили по своим полицейским делам, врезали из всего, что было в отряде. Пулемет Ильи в ближнем бою прошивал бронебойной пулей двигатель. Все, никуда не денутся. А потом расстрел мечущихся на открытом пространстве фигур. Я себе давно, еще в самом начале, внушил, что стреляем — по фигурам. Как будто экран перед нами — и по экрану стреляем. Мишени такие. А иначе никак. У меня по возрасту могли быть выпускники как с той, так и с этой стороны. И чему я их, выходит, учил? И зачем, собственно?
Да, собственно, зачем? Вот придут такие Ильи, выкосят тех, кто учился. И что дальше?
— Илья, а вот закончится война, что тогда делать будешь?
— Да когда она еще закончится? — он спокоен.
Почистил свой пулемет, смазывает его, щелкает затвором.
— Ну, все же… Вот старая война, которая в истории, четыре года шла. Но там еще и иностранцы разные вмешивались.
— Так и у нас тут иностранцы. Что, нет их, скажешь?
— И у нас, да. Но ведь — всего четыре года!
— А, ты в этом смысле. Ну, да. Четыре — это мало совсем. У нас страна-то большая.
Это он знает, что страна у нас большая. Только где та большая страна? Где она?
— А если посмотреть на другие страны, например на Афганистан…
— Это где? — смотрит удивленно.
— Это далеко, на юге. А ты географии не знаешь совсем, что ли?
— У нас до географии не успели дойти.
— Ага. Пять классов, ты говорил. Помню. Ну, в общем, горная такая страна. Там была сначала революция, потом в победившей партии стали друг с другом грызться, а потом позвали на помощь. Ну, и пришли, значит — сначала наши, а потом и все остальные.
— Наши — это какие же? — настораживается с чего-то.
— Ну, не наши, которые наши, которые сейчас наши. Тогда еще был Советский Союз.
— А-а-а… Совок! Понятно.
— …Совок. Ну, да. Так в том Афганистане все еще воюют.
— Вот я и говорю, Семеныч — некогда тут думать о том, что будет после. Нам еще воевать и воевать до полной победы над всеми врагами.
— Но все же? Вот, представь, наступило счастливое время. Победили мы всех врагов. Всех-всех, представляешь?
— Эх, хорошо! — мечтательно улыбнулся Илья.
— И что ты же тогда делать будешь?
— Ну, не знаю даже, — и рука в затылок.
— Я вот, если выживу к тому времени, и
— А я кроме как стрелять ничего пока вроде не умею. Зато стреляю хорошо.
Стреляет он действительно очень хорошо. Рука крепкая, держит любой ствол — не дрожит. Из мелких пистолетов бьет — даже отдачи не видно. Как зажмет в своей ручище… Вот стрельбе учиться или сборке-разборке — у него получается сразу. А всякие предметы, что в школе не успел — с трудом. И географии не знает, выходит. И истории.
Вечером у костерка, отгоняющего дымом от наваленной на него сырой зелени мелких кровососов, так и тянет на разговоры. Ну, интересен мне этот Илья. Кто, да откуда, да как такой вырос в наше непростое время.
— Вот, предположим, Илья, взяли тебя в плен…,- начинаю я издалека.
— А хрен им по всей морде — не хочешь? Пусть сначала догонят!
Смеется. Весело ему.
— Это такое предположение. Как в физике или в математике какой… Помнишь, про относительность разговаривали? Вот тут так же. И вот ты, значит, в плену. И вдруг оказывается, что это не наши, то есть не люди вовсе, а какие-то прилетевшие инопланетяне.
— Как Хищник? Я смотрел. Там тактика нормальная у спецов.
— Ну, вроде того, да. И вот они тебя взяли. И того, с той стороны — тоже одного взяли. Такого же крепкого, молодого, энергичного.
— Ага. А потом устроили бой до смерти? Я такое читал.
— Нет, погоди. Они просто вас поставили рядом. И вот сидит их самый главный и вопросы задает вам по очереди. А без очереди ты ничего не говоришь, только слушаешь. Спрашивает он тебя: за что воюешь?
— …
— Нет, ты отвечай, отвечай!
— Ну, как это… Вот — против них, значит.
— А за что?
— Ну, чтобы свобода, значит, была всякая. И страна моя, чтобы богатая и сильная и вообще. И чтобы всяких сук-воров не было…
— Стоп. Хватит пока. Тут этот чужой поворачивается ко второму пленнику и спрашивает: а вы, милсдарь, следовательно, за то, чтобы свободы не было, чтобы страна была слабая и бедная, и чтобы везде на всех постах — суки-воры? Он еще так это произносит с акцентом — «суккиворры». А тот, вытаращив от удивления глаза, кричит и в грудь себя бьет: да вы что? Да я за Родину нашу пасть порву! Да я за сильную и богатую страну! Я за народ и против ворья! Я за настоящую свободу!
— И чо? — замирает Илья. — Я как-то даже не понял… Это ты к чему так вот говоришь?
— Да так просто, пробило что-то на разговор.
Действительно пробило. Все равно, как с малым ребенком обсуждать взрослые проблемы.
— Сходил бы ты лучше к замполиту, Семеныч. Вот ей-ей — сходил бы. А то в бою вдруг тебя на поговорить пробьет, а у меня как раз заклинит. И как тогда мы будем? Или, давай, лучше я схожу, а?
— Да не стоит. Не надо. Я же так просто. Для примера.
…