Когда выпадает снег

Боочи Ольга

 Было даже странно, что со школой теперь вдруг разом покончено. Но это не было плохо. Это было хорошо. Я вовсе не жалела. Никогда я не чувствовала себя лучше.

 Я сидела на каменном парапете под памятником золотой Турандот, и небо плыло надо мной.

 На Арбат я приезжала почти каждый день. Казалось, это место, единственное, ещё помнило всю эту историю, которая неумолимо начала отходить в прошлое.

 Несколько дней спустя после выписки я встретила на Арбате Антона.

 Мы разошлись, не здороваясь, никак не показывая, что знакомы. Как будто всё, что между нами было, было в какой-то другой жизни. В другой реальности. Там, где полярная ночь вместе с холодом наползала на землю с полюсов.

 Я посидела у памятника ещё немного, потом поднялась и пошла к метро.

 Когда я вошла в квартиру, на полу лежали длинные полосы солнца, и была тишина.

 С тех пор, как я вернулась из больницы, отец вёл себя тихо, и, кажется, меня побаивался. Так же он вёл себя и после того, как я сбежала в тот, первый, раз. То ли боялся моих срывов, то ли впервые почувствовал ко мне что-то типа уважения, не знаю. На него это было бы похоже, он ведь так хотел, чтобы его дочь жила нормальной, не унылой, жизнью.

 Отец сидел в большой комнате и смотрел телевизор. Когда я вошла, он повернул голову, поздоровался и вновь уставился на экран.

 Собственно, мне не очень хотелось уходить к себе. Может быть, я могла бы даже сесть на диван и посмотреть с ним телек. Я помедлила с минуту на пороге, но потом прошла в свою комнату и затворила за собой дверь.

 Быть может, если бы я прикрыла его тогда, с этой тёткой, мы бы стали, наконец, друзьями. Хотя вряд ли. И вряд ли я могла бы промолчать.

 Я кинула рюкзак в угол и свалилась на диван. За стеной бормотал телевизор. Потом я услышала, как отец выключил его, встал и пошёл на кухню. До меня долетало теперь пиканье микроволновки и стук посуды.

 Мы жили в одной квартире, но лет сто уже не ели за одним столом.

 Мне вспомнилась вдруг одна история из детства. Мать тогда приходила с работы поздно, и отец иногда готовил нам ужин. Это было для него не то чтобы делом непривычным, но он готовил с небрежностью, как и большинство мужчин. В какой-то момент он просыпал рис на пол и, чертыхаясь, принялся горстями собирать его обратно в кастрюлю, чтобы залить водой и поставить на плиту. Заметив меня, он посмотрел на меня с сомнением и недоверием. «Ты только маме не говори, ладно?» - попросил он, в конце концов. Впрочем, я вру и на самом деле вовсе не помню, как именно он посмотрел на меня в тот раз - неодобрительно или, напротив, заговорщицки улыбнулся, - а всё остальное теперь лишь достраивает моё воображение. Потому что именно так он на меня потом всю жизнь и смотрел – с недоверием и неодобрением.

 Я держалась долго, до середины ужина. Я видела, как мать морщится, вытаскивая из тарелки волоски и всякий сор, как подозрительно перебирает рис вилкой. «Да что же это такое?..» - бормотала она, косясь на отца. Мне было жаль её, но я молчала. Отец тоже не сознавался, только поглядывал на меня. Я молчала и страдала.

 Наконец, когда отец вышел из кухни, мать обернулась ко мне и спросила: «Отец рис не промывал, так?» Она отложила вилку и, подцепив за кончик, вытянула из тарелки длинный тёмный волос.

 «Да что же он с ним делал», - пробормотала она и снова посмотрела на меня.

 Я ответила не сразу, но всё-таки ответила. Глядя в пол, я прошептала: «Он его на пол просыпал».

 Мать резко встала и вышла из-за стола.

 Я поплелась за ней. Я знала, что поступила плохо, потому что ябедничать – плохо. Через пару минут мать с отцом уже орали друг на друга.

 Мама была ниже отца на корпус, он нависал над ней, как башня, и потому, глядя на них, я уже не сомневалась, что правильно всё сказала, не сомневалась, что отец всё это заслужил. Я ненавидела отца. На самом деле, кажется, у меня никогда просто не было выбора, на чью сторону становиться. Просто не было вариантов.

 Я лежала на спине с открытыми глазами, и солнечные блики играли на потолке, понемногу перемещаясь к дальнему углу комнаты. Отец гремел на кухне посудой, и больше в квартире не было других звуков.