Когда выпадает снег
Шрифт:
Кажется, я не помнила уже, почему ушла из дома, почему не могу вернуться туда. Не помнила ни эту пьяную женщину, выплывшую из комнаты вслед за отцом, ни отца, в трусах, с пузом, на тонких ножках, ни его слюнявых губ и мутных глазок, не помнила мать, которую бросила сражаться с ними в одиночку. Не помнила ничего, кажется, во мне не осталось ничего человеческого, только дрожь, сотрясавшая тело, и животный ужас.
Я видела, как вдоль этой обледеневшей аллеи, под фонарями, навстречу мне идет человек, я не улавливала его движений, просто он становился всё ближе, наконец, поравнялся со мной, потом оказался
Какие-то моменты выпадали из памяти. Наверное, он предложил закурить, потому что следующее, что я помнила, было безнадёжное щелканье и раз от раза гаснущий огонь зажигалки совсем рядом с моим лицом. Кажется, я была готова засунуть пальцы прямо в этот огонь. Сигарета в моей руке так плясала, что никак не удавалось прикурить.
Наверное, он спрашивал что-то, но я была не в состоянии отвечать. Наконец, кажется, он понял это, и мы очутились в подъезде, в одном из тех, мимо которых я проходила, чьи двери были для меня закрыты. Он быстро набрал код, дверь запищала и распахнулась. Свет и тепло ослепили, и хлынули на меня. Я с трудом поднималась вслед за этим человеком по лестнице, он оборачивался и ждал меня. Меня сотрясала дрожь, озноб, потом руки и пальцы ног с чудовищной болью начали оттаивать. Кажется, это был самый длинный подъем по лестнице в моей жизни.
У одной из дверей человек остановился, охлопывая карманы в поисках ключей, и я в первый раз посмотрела на него. Это был мужчина, физически здоровый, молодой, и ни в его фигуре, ни в лице не было ничего безопасного. Вряд ли он занимался спасением бездомных. Я с трудом заставила онемевшие губы шевелиться.
Кажется, получилось очень тихо и невнятно, но он услышал меня и обернулся.
- Ты один живешь? – выговорила я, глядя ему в лицо.
Он почти смущенно отвел глаза.
- А? Нет,.. там ещё… живут, - ответил он уклончиво.
Я кивнула. Мне было всё равно. Что бы ни было за этой дверью, это не могло быть хуже холода и тьмы, что ждали меня снаружи.
Наконец, он нашел ключи, открыл дверь и пропустил меня в тёплую затхловатую темноту. Потом шагнул следом.
Мы прошли неосвещённую, но явно обитаемую комнату, и он открыл ещё одну дверь. Когда зажёгся свет, я увидела множество мужчин и женщин, живших и спавших в одной комнате, в первый момент мне даже показалось, что их больше, чем потом оказалось на самом деле.
Я никогда, ни в ту ночь, ни потом, не старалась узнать, чем занимались эти люди. Все они были приезжими, почти все – из разных мест. Думаю, появление в квартире ещё одного человека ничего для них не меняло, ничего особо для них не значило, ничем сильно не потревожило. Но я-то знала, что они меня спасли.
Мне и в самом деле некуда было пойти в ту ночь.
С тех пор я иногда приходила сюда. Состав жильцов постоянно менялся, люди приезжали и уезжали, но кто-нибудь из прежних, тех, первых, всегда оставался, вспоминал меня и пускал внутрь.
Когда я бывала здесь, мне было спокойно, как может быть спокойно только там, где ты понимаешь правила игры. Я приходила сюда, когда хотела, и уходила, когда хотела. Когда-то, в самом начале, я чувствовала благодарность, но благодарности давно уже не было. Я постаралась избавиться от неё. Будь это благодарность, я бы больше сюда не пришла.
Наконец, окно вспыхнуло светом изнутри, и я направилась к подъезду.
10.Люди в «той» квартире
Я проснулась на полу, на одном из матрасов. Ночью я мёрзла, и спала плохо. В чужих местах я всегда ложилась спать в одежде, и за ночь мой свитер растянулся и был весь в мелких ворсинках и нитках от матраса. Над головой чугунными облупившимися рёбрами выступала батарея и остов подоконника. Я высунула руку из-под одеяла и потрогала батарею, она была теплой, но, кажется, грела только саму себя. Я снова закуталась в одеяло и села, прислонившись к батарее спиной.
В утреннем свете лица спящих людей выглядели помятыми; жизнь, среди ночи сверкавшая глазами и зубами, рвавшаяся наружу резкими выкриками и смехом, теперь из них ушла. Люди выглядели обескровленными, восковыми, неживыми. Я долго и осторожно вглядывалась в застывшее, дикое и мёртвое лицо парня, спавшего рядом, пока он едва заметно ни пошевелился во сне.
В глубине комнаты, слева от двери, белел разложенный диван, на нем тоже спали люди, и почти вплотную к нему, напротив, стоял шкаф с приоткрытыми дверцами.
Теперь, когда в комнате словно бы не было никого, кроме меня, я видела её совсем по-другому. Она вдруг напомнила мне комнату девочки, к которой я иногда ходила делать уроки в первом классе, и с которой с тех пор никогда не общалась. Мебель там была расположена почти так же, только на том месте, где я теперь сидела, стоял письменный стол. Я даже невольно оглянулась на стену, ища какой-нибудь след от того стола, быть может, невыгоревший участок на обоях. На секунду мне отчего-то сделалось жутко. Потом я вспомнила, что та девочка жила в другом доме, это была хрущёвская пятиэтажка, которую снесли пару лет назад.
Я закуталась в одеяло плотнее и подтянула колени к груди.
Я с детства ненавидела эти спящие комнаты, залитые светом и погруженные в сон, ненавидела сидеть в них, хлопая глазами и изнывая от скуки, но не смея встать и не смея шуметь, чтобы не разбудить спящих родителей.
Никто не просыпался, и, устав сидеть, я снова вытянулась на матрасе.
Время шло медленно. По моим подсчетам должно было уже наступить утро. То, что все спали, меня не смущало, в этой квартире всегда просыпались поздно. Однако в комнате по-прежнему царил полумрак. Тогда я посмотрела на окна, и увидела, что они покрыты толстым слоем инея.
Я с трудом, - будто мне было лет сорок, не меньше, - поднялась.
Трудно организовать себе завтрак в чужой квартире, но кое-что я всё же урвала. Я не знала, сколько мне удастся продержаться до того, как я вернусь домой. Наверняка, не долго. Однако я собиралась сделать всё, что от меня зависело, чтобы продлить этот срок. На подоконнике валялся надорванный пакет с чипсами, по виду из тех, которые открываются на исходе ночи, когда ничего ни в кого уже не лезет. Я загребла из пакета полную горсть. Запихнула в рот, так, что едва могла прожевать, и запустила руку в пакет снова. Третью горсть я жевала уже через силу, впрок, как солёный, обдирающий горло картон.