Когда выпадает снег
Шрифт:
А потом я подружилась с Юлькой. Не знаю, зачем ей понадобилась я. Думаю, с ней самой не больно-то, кто хотел дружить, она была слишком самовлюблённой. Но смотреть, не отрываясь, в лицо вечно болтающего человека – это то же самое, что смотреть в окно - это возможность не смотреть по сторонам, возможность не обращать внимания на людей вокруг, возможность думать о своём, не опасаясь внезапного нападения.
Теперь Юлька делала вид, что меня не знает. Я была этому рада, мне больше не нужен был буфер. Наверное, за эти годы я стала сильнее. Я больше никого здесь не боялась.
Я оставила Юльку в покое, потому что, думаю, её хватил бы удар, сядь я, как раньше, с ней рядом. Я села одна за последнюю парту. К третьему уроку я поняла, что, кажется, переступила какую-то черту, за которой обитали неприкасаемые. Не только Юлька отворачивалась при моём приближении, все девчонки делали вид, что меня не существует. Просто Юлька старалась больше других – она ведь и замаралась общением со мной куда больше.
Пока меня что не трогали, и я сидела в конце класса и рисовала на парте всякую фигню.
Это была не первая моя школа, и я знала, как могут травить. Могло быть намного хуже. В конце концов, то, что к тебе никто не лезет, вообще нельзя счесть за наказание. Я, во всяком случае, всегда так считала.
Я слышала, как за моей спиной говорили про меня гадости, но в лицо ещё никто не решался. Кто-то из мальчишек, проходя, пихнул мой стул, но этим всё пока и ограничивалось. Мальчишки, вообще, более стайные животные, они всегда быстрее реагируют на такие вещи, как остракизм. Девчонки ещё выжидали, им нужен был сигнал, нужна была твёрдая уверенность. Запах травли висел в воздухе, но, видимо, меня пока не объявили.
Я дважды видела, как это начинается, и оба раза сигнал давал кто-то из учителей. Какая-нибудь фраза, насмешка злее обычного, публичное унижение - что-то, дававшее безошибочно понять - тебя списали со счетов. Я смотрела на учителей, специально старалась столкнуться с ними взглядом, я была готова к нападению, но они отводили глаза, словно не замечали меня. Так, в ожидании, прошло три урока.
Четвертым по расписанию стояла физкультура, и нас повели в парк. Класс растянулся по аллее, разбившись на группы. Я плелась в хвосте. Спортивного костюма у меня не было, и я тащилась вслед за всеми в джинсах и ботинках, уже забившихся снегом, с рюкзаком на плече. В начале урока физрук наорал на меня за то, что я не оставила его в раздевалке, но я была ему почти благодарна за это. Это было так обычно – так он наорал бы на любого, кто явился бы на его урок с баулом и в джинсах. Я вдруг почувствовала, что почти люблю этого дядьку, последнего тут, наверное, кто ничего не знал и знать не желал о чёрных и белых списках. Я думаю, он вообще меня не помнил, он интересовался только мальчишками, игравшими в футбол, и длинноногими девчонками, бегавшими для него кроссы. Что-то было в этом даже трогательное, и я до ушей ему улыбнулась. Он неодобрительно поглядел на меня и ушёл вперёд, чтобы возглавить выход нашего класса из школы. Какое-то время я так и шла, светя улыбкой, будто врезавшейся мне в лицо. Кажется, моим лицевым мышцам просто понравилось улыбаться.
Физрук дунул в свисток, и все побежали по аллее. Я тоже перешла на рысь, из какого-то идиотского желания порадовать физрука, но быстро выдохлась и пошла шагом. Я дала всему классу, даже паре тяжело дышащих толстяков, обогнать меня, и вскоре все они скрылись за поворотом.
Аллея опустела, я осталась одна. Когда долго молчишь, происходящее вокруг теряет реальность. Мне ничего не стоило теперь просто свернуть с дорожки и уйти по снегу в лес, просто идти и идти вперёд, не разбирая дороги. Словно все связи порвались. Как будто гравитационные силы привычной жизни больше не действовали на меня. Мне совершенно незачем было возвращаться в школу, незачем было досиживать оставшиеся уроки. Я была для них мертва, и потому свободна.
Я шла под деревьями. Они, голые и безжизненные, тянулись к бесцветному небу.
Высоко вверху ветви переплетали небо едва заметной тонкой паутиной. Кое-где чернели оставленные пустые гнёзда. Птицы попрятались, даже синиц не было слышно. С неба тихо падал снег. Тишина была мёртвая.
Такое бывает в самом начале зимы. Всё словно застывает.
Мерцающе и зловеще краснели гроздья ягод на молодой рябине. Ветра не было, ни одна ветка не шелохнулась. Только снег хрустел.
Когда выпадает снег, и становятся видны следы, только тогда и можно обнаружить, как много существ окружает нас, оставаясь невидимыми. Снег выдаёт их тайны и секреты.
На снегу были танцующие птичьи следы, и, словно парные черточки, беличьи. Потом следы какой-то большой собаки. Я поискала рядом следы человека, но их не было. Должно быть, собака была бродячей.
Неглубокий снежный наст и смёрзшиеся листья под ним хрустели, и звук моих шагов был единственным звуком в тишине пустого леса.
Я шла дальше, без дороги углубляясь в заросли, и в какой-то момент мне показалось, будто пространство на многие километры наполнилось однообразным и нестерпимо громким звуком моих шагов, и весь лес, затаившись, слушает их. От скрипа снега под моими ногами тишина вокруг звенела, эти звуки разносились эхом, отдавались у меня в ушах.
Мне вдруг стало страшно от того, что меня теперь слышат и, должно быть, видят все, кто притаился в этом безмолвии, что я под обстрелом сотен глаз. Я пошла быстрее, но деревья не редели. Земля пошла под уклон, и я увидела, что деревьям нет ни конца, ни края. Где-то здесь городской парк заканчивался и переходил в необъятную подмосковную лесопарковую зону.
Я спустилась в низину, деревья, казалось, обступили меня, стеной поднимались вокруг. Снег здесь не таял в оттепели и был куда глубже; подлесок стал гуще.
От снега в лесу было холоднее, чем в городе, словно я была теперь в огромной морозильной камере. Скоро джинсы у меня промокли до колен. С тех пор, как я сошла с тропинки, кажется, прошло много времени, и я давно перестала понимать, куда иду.
Когда я вышла обратно на аллею, там уже никого не было. Должно быть, сдвоенный урок закончился, и мой класс вернулся в школу.
Ноги у меня были сырые, я вся продрогла.
Я побрела к метро, потом пошла быстрее, потому что только так и можно было согреться. Почему-то теперь мне не хотелось оставаться одной, и я позвонила Антону.
7.На окраинах
Выходя из метро, я снова увидела рядом с Антоном Пашу, но тот только пробурчал «привет», и больше не обращал на меня внимания. Вроде как, терпел меня рядом с собой.
Мне было до того муторно, что не хотелось ни с кем-то воевать, и я порадовалась, что у Паши тоже не воинственное настроение. Когда я мирюсь с кем-то, я обычно начинаю любить этого человека больше тех, с кем никогда не ругалась, и я, кажется, готова была полюбить и этого Пашу. Не то, что бы он мне теперь нравился, но иногда достаточно, чтобы человек просто перестал на тебя бычить.