Когда выпадает снег
Шрифт:
Наверное, не будь я тогда такой соплячкой, нежной и розовой, как устрица без раковины, я бы так и поступила. Матери, в конце концов, такое действительно незачем было знать. Но тогда всё это было мне, как ногой под дых.
Словом, у меня были причины ненавидеть его.
Наконец отец за стеной заткнулся, и вскоре снова послышался его храп. В нашей квартире, пожалуй, не бывало звуков более отрадных для меня. Кроме, разве что, самой настоящей тишины, говорившей о том, что дома никого нет.
Я отперла дверь и прошла на кухню, чтобы поставить турку для кофе и стащить из холодильника что-нибудь съедобное. Пока я сооружала себе максимально богатые бутерброды из того, что нашлось в холодильнике, поливая их кетчупом, горчицей и майонезом, звякнул замок входной двери. Вернулась мать. Против матери я ничего не имела, кроме, разве, того, что она вышла замуж за самого редкостного мудака, и всё же я не хотела встречаться с ней. Это было похоже на боязнь заразиться. Её безрадостное существование постоянно грозило засосать меня, едва я давала малейшую слабину.
Я подхватила тарелку и вскипевший кофейник и пронеслась к себе в комнату, ногой захлопнув за собой дверь.
- Почему всё на столе? Так трудно убрать за собой продукты в холодильник? – услышала я раздраженный и усталый голос за дверью. Он резанул мне по ушам, хуже, чем просто по ушам. Как и в случае с той отцовской бабой, я вдруг почувствовала свою вину перед матерью. Всегда она вызывала во мне чувство вины, всегда неизменно одно лишь это скребущее чувство. Оно могло бы удушить меня, если бы я не сопротивлялась. Я врубила музыку на полную громкость и принялась за кофе и бутерброды.
3.Что принёс снегопад, или убийство времени в зимний период
В школу я всегда опаздывала, и потому теперь, когда я неспешно перемещалась по квартире, мать наверняка что-нибудь заподозрила. Но я хотя бы создавала видимость. Стоило мне выйти на улицу и скрыться с территории прострела из наших окон, как я пошла ещё медленнее.
Планомерное убийство времени требует от человека не меньшей изобретательности, творческого подхода и точного расчета, чем самое настоящее дело. В нашей дыре, на окраине, да ещё зимой, много часов я бы не продержалась. Поэтому я спустилась в метро и поехала в центр.
Один из лучших общественных туалетов всегда находился почти у самого Кремля. Я спустилась по ступенькам и остановилась перед зеркалом. Зеркала здесь были, хоть и заляпаны, но сохранны. Я достала чёрный карандаш с надписью «Искусство» и подвела глаза пожирнее. Я иногда так делала, благо дед, отец моей когда-то совсем непростой матери, был художником, и карандашей, как и засохших красок и пастельных мелков от него осталась куча – они до сих пор валялись по всей квартире, где теперь жила семья моей тётки. По мне, так один чёрный карандаш был ничем не хуже другого.
Я бы и волосы привела в порядок, но расчески у меня не было - почему-то о таких вещах вспоминаешь, только когда они позарез нужны. Я всегда жалела, что волосы у меня не чёрные, а того самого, никакущего, цвета, среднего между русым и каштановым, что более всего распространён в средней полосе, но при этом всегда была слишком ленива, чтобы бороться с отрастающими светлыми корнями. Поэтому я никогда даже не пыталась красить волосы. Вот расчесать их я бы расчесала, если бы имела чем.
Поднявшись по ступенькам, я очутилась на Красной площади. Ветер завывал, носясь между ГУМом и кремлёвской стеной. На Спасской башне били куранты. Время даже не перевалило за полдень. Я развернулась к ветру спиной и зашагала в сторону Арбата.
Читальный зал библиотеки Добролюбова был местом, где я частенько просиживала школьные часы. Здесь было хорошо и тепло, жаль, нельзя было спать, растянувшись на стульях. Я взяла себе книгу о насекомых, один из семи томов энциклопедии о животном мире, и села к окну. От батарей плыло тепло, и меня быстро разморило, но я отчаянно сражалась со сном, стараясь держать глаза открытыми.
Я выбрала книгу наугад. Самый интересный, вернее, наименее специфический, седьмой том о млекопитающих давно не содержал для меня ничего нового. Я листала вкладку с иллюстрациями. Книга была старая, с жёлтыми листами, и пахла пылью. Вместо фотографий в ней были почти сплошь рисунки.
Я пролистала иллюстрации и начала читать о жуках-короедах. Вековые сосны и ели тянулись к небу и закрывали ветвями свет, и жуки-точильщики, укрывшись под их корой, потихоньку подтачивали здоровые с виду деревья. Это была странная, безмолвная форма жизни. Даже звуки, издаваемые жуками, их скрипы, и потрескивания, их «песни», были порождением не голосовых связок, а трения хитиновых оболочек, всяких крыльев, надкрыльев и ножек, друг о друга. Я с напряжением пробивалась сквозь скуку научного языка к тому ощущению жизни, что за ним стояло. Это давалось мне с трудом, и, по сути, мало чем отличалось от занятий в школе, где мне в это время следовало быть. Это позволяло мне не слишком мучиться совестью из-за прогулов.
Временами я поднимала голову и смотрела по сторонам. За несколько столов от меня дремал над разложенными газетами старик, и я подивилась тому, что он так мучает себя, сидя здесь на жестких стульях, в то время, как мог бы спокойно спать у себя дома. Вообще же, в это время дня читальный зал библиотеки бы почти пуст.
В дальнем углу, под портретом Добролюбова, сидел мальчишка примерно моего возраста, которого я иногда встречала здесь и прежде. Как-то раз мы даже перекинулись парой слов у кофейного автомата, но я, вообще-то, плохо умею поддерживать знакомство, и потому с тех пор делала вид, что я его не замечаю. Меня всегда смущала необходимость придумывать темы для разговора с едва знакомыми людьми.
Его присутствие теперь немного напрягло меня, лишив ощущения анонимности моего здесь пребывания. Я попыталась читать дальше, но жуки и запах книжной пыли уже наскучили мне, и минут десять спустя я захлопнула книгу и встала, громко скрипнув стулом. Проходя мимо мальчишки к выходу я случайно встретилась с ним глазами и едва заметно кивнула, потому что он, кажется, не делал вид, что не знает меня.
Я сдала книгу и вышла на улицу. За то время, что я была внутри, началась метель. Снег летел, его сносили порывы ветра, швыряя в лицо прохожим, задувая снежинки за шиворот. Было, должно быть, часа два дня, не больше, но уже зажглись фонари, и машины ехали сквозь снегопад с включенными фарами.