Когда вырастают дети
Шрифт:
Она невесело усмехнулась:
– Ясно, не ты.
Слово за слово, из ее всегдашней неразговорчивости закапал и вытек рассказ, сохранившийся в зыбкой детской памяти со всеми паузами и деталями.
– Война шла, отцу моему семнадцать… Бригадиром поставили на сенокосе, отправили пацанов к дальнему острову на месяц. Из еды дали полкуля прошлогодней картошки, соли отсыпали щедро – с луком-черемшой как-нибудь прокормитесь. Легко сказать… По доброму-то, не емши, разве за планом угонишься? Тут гроза началась и единственную лошадь молнией убило. Погоревали, да что делать. Бог дал, Бог взял… Кто-то предложил засолить мясо. Конской солониной и жили до возвращения. Вот едут на плотах с сеном. План выполнили, лошади нету. Где? Любая в колхозе на счету. Ответчик,
Бабушкин темный палец ткнул в крайнее лицо и двинулся дальше:
– Вот он, маманькин брат, что в лагерях пропал. Вот второй друг, вот тятя. А чье черное лицо посередке – председатель. Это я, когда подросла, тушью закрасила. Тятя увидал, огорчился: «Почто испачкала?» и рукой махнул – знамо дело, почто… Ввечеру помянул друзей и председателя. Пил и плакал. И я узнала, что председателем тот человек недолго был – ушел на войну и погиб. Тятя тоже недолго жил, рану в груди привез с Маньчжурии. Маманька следом ушла… Так-то вот, мой мальчик.
Он запомнил сложные слова «колхоз», «лесоповал», «председатель», «Маньчжурия». Хотел спросить, что они означают, но догадался по бабушкиным помрачневшим глазам – лучше не надо. Раздосадованная то ли воспоминанием, то ли своей неожиданной «болтовней», она вышла в сенцы.
Что еще было тогда, в середине восьмидесятых? Бабушка потеряла его свидетельство о рождении. После того, как ее, спящую в красном ящике на кузове открытого грузовика, проводили куда-то с цветами деревенские жители, свидетельство восстановила незнакомая тетя. С осмысленным обретением первого своего документа мальчик лишился прадедовского дома со вписанной в трещины историей века. Бабушка не взяла к себе в грузовик ни поросят, ни вещей – ничего, кроме слова «мой» из обращения к внуку. Это слово ей и принадлежало, но он тихо обижался, что она не забрала его самого. Он остался один, без нее, без ласкового местоимения. Просто мальчик неполных шести лет, с почти взрослой запоздалостью осознавший, как сильно она его любила.
Он словно заново родился летом на даче детского дома в пригороде у речки, дрожащий от холода на казенной железной кровати с никелированными спинками. Маленькая душа его дышала под знобким байковым одеялом слабо, спала плохо, впадая в мерклое забвенье, словно в небытие. Тело нехотя двигалось с утра по обычаю жизни застилать постель, есть и ходить. Мальчик с вялым отвращением взбивал подушку, как учила бабушка, и украдкой плевал за тумбочку в знак протеста против житейских перемен. Цыкать слюной сквозь зубы, лихо и длинно, он научился недавно. Вытеснив молочные зубы, взошли волнистые полоски новых крепких зубов, но сподручная щель для качественных плевков еще оставалась.
Несмотря на умение плевать по-мужски, он отчаянно боялся воспитательской ругани, подзатыльников за то, что забыл отнести посуду из столовой в кухню, за сломанную нечаянно машинку, дырки на пятках носков, и просто так – за то, что зачем-то живет.
Впрочем, затрещины получали все дети, особенно часто – злой обитатель дома со странным именем Белоконь, не старше, но выше на полголовы. Он почему-то невзлюбил новичка, подбрасывал горсти еловых игл в постель, мог дать тумака или ущипнуть до кровоподтека. Из-за этих преследований сон мальчика сделался прерывистым и туманным. Просыпаясь под утро, он был не в силах понять, где очутился. Лишь когда желтые шторы вместо вышитых ситцевых занавесок подтверждали невероятную истину, что бабушка его бросила, он обнимал подушку и пытался снова заснуть. Иногда безуспешно.
На
– Ну, этот у нас не задержится. Тихий, здоровый психически. Малец, а благородная косточка уже видна. Ах, какой интересный вырастет мужчина! Прямо-таки английский принц. Глянь, Галя, настоящий замок слепил… Через год усыновят, спорим?
Воспитательниц звали Альбина Николаевна и Галина Родионовна. Он уже приметил, что первая добрее хмурой, всегда чем-то недовольной второй. Тем не менее в хвалебных вроде бы словах Альбины Николаевны от него не укрылся пренебрежительный оттенок. Невидимая, но ощутимая пелена преимущества отделяла здесь тех, кто, в отличие от воспитанников, имел полное право без всякой оглядки сказать о чем-то «мое». Как говорила «мой мальчик» бабушка.
Стало неприятно, что женщины рассматривают его деловито и оценивающе, будто вещь в магазине. Они сконфузили, тайно разгневали мальчика еще и потому, что их словесно-визуальное прощупывание попало в круг внимания девочки в оранжевых трусиках. Он приготовился дать ей отпор, если начнет дразниться, но она улыбнулась так доверчиво и вместе с тем лукаво, что пришлось улыбнуться в ответ. Взглянув на нее пристальнее, мальчик удивился и чуть не заплакал. Глаза ее оказались серые с прозеленью – палаточный цвет, и блестели, как стеклышки над «секретиком» из листьев, а волосы были цвета осеннего сена. По бокам лица лучились высвеченные солнцем крупные волны, на затылке перемешались русые и темно-русые, с исподу же, у шеи, волосы неожиданно обретали каштановый колер.
Она тотчас снова удивила мальчика: отбежала с отмели к обрыву над глубиной и прыгнула с него. Веселый мячик оранжевого задка, а затем потемневшая лаковая головка вынырнули, к ужасу воспитательниц и восхищению посторонних, едва ли не на середине неширокой речки.
– Ой, смотрите, русалочка! – закричала молодая чужая тетенька. Дети, размахивая руками, с восторгом подхватили сказочное прозвище. Девочка услышала и, тщеславная, заскользила вдоль берега, вспархивая на гребнях, – впрямь только чешуйчатого перламутра и не хватало ее гибкому телу в золотых взблесках…
Воспитатели не стали на людях разбираться с самовольщицей, ограничились легким порицанием. Добрая тетенька вручила ей заслуженный приз – подтаявшую шоколадную конфету. Наблюдая этот триумф, мальчик оставил строительство, и злой Белоконь, подстерегавший удобный момент, проскакал с прутом по дворцу. В мгновение ока фигурные башенки, арки, стрельчатые стены, которыми в течение дня любовался весь пляж, превратились в сырые руины.
За варваром погналась Галина Родионовна с оброненным им же прутом. Девочка повернулась к разоренному владельцу, и не она одна. Люди, наверное, ожидали крика и слез, но мальчик не усугубил сострадания. Он и не думал плакать. У него как раз возникла мысль соорудить следующие хоромы на горке из камней, желательно плоских для устойчивости, и укрепить конструкцию толстыми палками. Тогда дворец будет смотреться куда красивее, как на складчатой морской скале.
Подойдя к пострадавшему, девочка молча простерла к нему ладонь, увенчанную орехом. Четверть минуты назад орех еще был в шоколаде. Мальчик так же молча взял обсосанный подарок и, помедлив, вежливо откусил кусочек. Они попеременно откусывали кусочек за кусочком: она – мышьими молочными зубками, он – новорожденными постоянными. Оба безотчетно угадывали в игре не просто детский обряд сочувствия, а нечто большее – неведомый, словно в глубинах их душ творящийся ритуал. И, конечно, невдомек было праздному пляжу, что ореху выпала небывалая честь выполнить мгновенную задумку известного всем загадочного явления с истрепанным именем Судьба. С помощью плода лещины эта изобретательница, со времен Эдема экспериментирующая дарами природы для достижения своих затейливых целей, соединила конгруэнтные пазлы, подмеченные в человеческой головоломке совершенно случайно, и случайно совпавшие.