Когда я был мальчишкой
Шрифт:
И вот наступил выпускной вечер, при воспоминании о котором я мысленно благословляю Сашку и его находчивость, избавившую нас от неслыханного позора. Когда мы вошли в зал и взглянули на президиум, ноги у нас подкосились: за столом возвышался Сергей Сергеевич, завуч нашей бывшей школы. Черт дёрнул какое-то начальство прислать его на торжество как представителя отдела народного образования. Мы хотели было дать тягу, но нас уже поволокли к столу — вручать аттестаты. По примеру Сашки я наморщил лоб, выпятил губу — скорчил дикую рожу: а вдруг
— Ефремов, Полунин? — у завуча округлились глаза. — Что вам здесь надо, бездельники? Чего кривляетесь?
Пока ему объясняли, в чём дело, директор школы Ольга Васильевна вручила нам аттестаты, крепко пожала наши руки и пожелала больших, больших успехов.
— Ничего не понимаю, — завуч развёл руками. — Ведь они в прошлом году закончили у меня седьмой класс!
— Вы что-то путаете, Сергей Сергеевич, — забеспокоилась Ольга Васильевна. — Ребята пришли к нам в январе, со второго курса техникума.
— Как это путаю? — обиделся завуч. — Я ещё чуть не выгнал их из школы за безобразное поведение и торговлю папиросами на рынке. Ефремов, Полунин, подойдите сюда!
Мы посмотрели друг на друга, я нерешительно шагнул к столу, но Сашка двинул меня локтем в бок.
— Подойдите сюда! — грозно повторил завуч, вставая.
— Нам некогда, — буркнул Сашка, сделал мне страшные глаза, и мы, ускоряя шаг, направились к выходу. Сзади поднялся какой-то шум, что-то кричали, но мы выскочили на улицу и задали такого стрекача, что лишь ветер свистел в ушах.
Так мы на законнейшем основании стали обладателями аттестатов об окончании десяти классов. Дважды нам присылали домой открытки с категорическим требованием явиться в отдел народного образования, но мы были не такие ослы, чтобы тратить время на столь малообещающий визит.
Зато другой визит, на который возлагались исключительные надежды, принёс нам полное разочарование. Посмотрев на аттестаты, военком поморщился, заявил, что мы его не так поняли, и велел ждать. Когда придёт время, он сам нас вызовет…
Осенью мы начали учёбу в строительном институте, точнее, числились начавшими учёбу, потому что на лекциях почти не бывали. Каждый день мы торчали часами в одноэтажном бараке, вдыхали уже привычный запах свежевымытого, непросохшего пола и не изгоняемый никакими сквозняками густой махорочный дух. Нас гнали в двери — мы лезли в окно, военком менялся в лице, когда видел двух унылых пацанов, при его появлении немедленно становившихся по стойке «смирно». Много раз, сняв, как на гауптвахте, ремни, мы добровольно мыли полы, скребли тротуары перед военкоматом, разносили повестки — как могли мозолили военкому глаза, и все напрасно.
Война явно кончалась без нас. Немцев научились бить так, что каждая операция могла войти в учебник. Их брали в котлы, уничтожали, пленяли целыми армиями. Сожжённая, чернеющая головешками, разграбленная, очищалась от немцев Россия, кровью умытая.
Без нас освободили Украину и Белоруссию, без нас ворвались в Прибалтику, подошли к Варшаве.
Из института нам прислали грозные предупреждения: «В случае дальнейшего пропуска лекций…» Не помню, что было потом. Кажется, нас исключили. Плевать! Военком обещал подумать.
Он думал ещё две недели, а потом впустил нас в свой кабинет.
ОДИН ГОД — В ОДИН ДЕНЬ
У военкома было хорошее настроение, и мы знали почему: нашлись затерянные во фронтовой сутолоке документы о награждении его орденом Красного Знамени.
— Поздравляем вас, товарищ майор!
— Разнюхали, подхалимы? — военком погрозил нам пальцем. — Впрочем, это действительно получилось неплохо. Завидуете?
— Так точно, завидуем, товарищ майор!
— А в танке гореть не хотите?
— Хотим, товарищ майор!
— Тогда нам не о чём говорить. Такие остолопы армии не нужны. Рекомендую податься в пожарники. Можете идти.
— Виноваты, не хотим гореть, товарищ майор!
— Отставить пожарников, — весело сказал военком. Он встал и, скрипя протезом, прошёлся по кабинету. — Ладно, ваша взяла. Пойдёте в танковое училище. Через год-полтора будете офицерами. Мамы отпустят?.. Чего молчите?
— Не хотим в училище, товарищ майор. Военком резко повернулся.
— Тогда какого же черта вы каждый день ко мне таскаетесь? — яростно воскликнул он. — Может, в академию генерального штаба прикажете вас послать?
— Вы же знаете, нам бы на фронт, товарищ майор.
Военком возобновил своё движение по кабинету.
— Глупое пацанье… — проворчал он. — Начитались, мозги набекрень! Ордена там для вас приготовили… из шрапнели… Не имею я такого права, понимаете? Не имею!
— А сына своего имели право с собой взять? — рубанул Сашка. — Нам уже по шестнадцать, а ему и того не было.
Лицо военкома исказилось. Мы договорились напомнить ему про сына в крайнем случае, зря Сашка поторопился. Не глядя на нас, военком сел за стол и быстро написал на листке бумаги несколько строк.
— Возьмите, больше ничего сделать не могу. Определят вас с двадцать седьмого года — будь по-вашему. Нет — не показывайтесь на глаза, мобилизую на три месяца убирать помещение. Идите… Стойте. Откуда узнали про сына?.. Ладно, идите. Может, будете счастливее.
— Спасибо, товарищ майор!
Я точно не помню, как называлась эта медицинская комиссия. Кажется, «наружный вид». Она была создана в войну для определения возраста людей, потерявших документы. Комиссии до паники боялись саботажники, уклонявшиеся от призыва, — были и такие. У нас тоже был нелёгкий случай. Но выглядели мы рослыми, года полтора уже брились, для солидности носили довольно скудные, но всё-таки усы — неужели не выклянчим лишний годик?