Когда я падаю во сне
Шрифт:
До меня внезапно дошло, что мне почти ничего не известно об этой истории. Я никогда не выясняла. Мне и в голову не приходило задавать вопросы.
– Как она погибла?
Битти откашлялась и глубоко затянулась. В ее зрачках отразился алый огонек сигареты.
– Во время пожара. – Она отвернулась и выдохнула дым. – Карроумор загорелся на следующее утро после урагана «Хейзел». Из-за бури электричество отключилось. Наверное, Маргарет уронила свечу. Такое горе для всех нас, особенно для малышки Айви.
Я попыталась представить маму в детстве. Каково это – расти без матери?
– А где она
Цапля взлетела со сваи, описала круг над водой и бесшумно взмыла в небо. Битти еще раз затянулась и снова закашлялась.
– Лучше спроси ее сама, когда она придет в себя. Не мое дело тебе рассказывать. Конечно, можешь поговорить с Сисси, но полагаю, она ответит то же самое.
– И никто даже не подумал сообщить мне об этом? – Я заморгала, то ли из-за сигаретной вони, то ли из-за почудившегося запаха гари от объятого пламенем дома, в котором заперта молодая женщина, моя бабушка.
– Ты не спрашивала. – Битти с тихим фырканьем выпустила струйку дыма из ноздрей. – Сисси всегда старалась защитить вас с Айви. Ей хотелось, чтобы вы никогда не испытывали боли. Неизвестно, хорошо это или нет. – Она затянулась и хрипло добавила: – Я бы предложила тебе сигаретку, но не буду, потому что вредно. Иногда при виде Сисси меня так и тянет закурить.
С таким кашлем ей бы не мешало бросить. Я с самого детства это говорила, и все без толку. Битти – одна из самых независимых женщин, кого я знаю. Всегда делает только то, что хочет.
Я окинула взглядом реку, прислушалась к тихому лязгу тросов о мачты, доносящемуся из марины. Этот звук беспокоил меня, словно неоконченная фраза, напоминая о том, где моя родина. В Нью-Йорке я жила между двух рек, но все равно не чувствовала себя дома. Должно быть, соленая вода, текущая в моих венах, воспринимала Ист-ривер и Гудзон как чужеродные элементы, несовместимые с моей группой крови.
– Мне… мне нужно побыть одной и все обдумать.
– Ясно. Но прежде чем ты начнешь выносить суждения, я хочу, чтобы ты запомнила одну важную вещь. Возможно, Сисси кажется тебе назойливой и черствой, но все, что она делает – исключительно от чистого сердца. А сердце у нее такое большое, что можно пришвартовать рыболовецкий траулер и еще хватит места для пары байдарок. Она посвятила жизнь тебе и маме. Нельзя упрекать человека за то, что он слишком сильно любит.
Битти пыталась предупредить, чтобы я не осуждала Сисси, но вот за что – этого я пока не выяснила. На сегодня с меня довольно сюрпризов и разочарований. Хватит.
– Скажи Сисси, я скоро приду. – И я принялась спускаться по ступеням.
– Ларкин?
Я остановилась:
– Да?
– Хорошо, что ты вернулась. Мы ужасно по тебе скучали, а твоя мама – больше всех.
– Я не хотела возвращаться во многом из-за нее.
Безмолвный вопрос Битти повис в воздухе. У меня не было желания на него отвечать.
– Спокойной ночи. – Я вышла на лужайку, обошла дом и направилась по Фронт-стрит в сторону Принс-стрит. Мейбри упомянула, что живет неподалеку от своих родителей. Она не оставила точного адреса, однако я не сомневалась, что сразу узнаю ее дом по безупречному двору с пестрыми цветочными клумбами; даже если цветы, по всем канонам, не должны сочетаться друг с другом, клумбы все равно будут выглядеть идеально,
Мне не хотелось общаться ни с Мейбри, ни с Беннеттом. Я уже убедила себя в том, что в течение нескольких дней мама пойдет на поправку. Лучше спрошу папу, почему они с Беннеттом приехали в Карроумор вместе; не стоит из-за этого мучиться чувством неловкости, стучась в дверь к Мейбри.
Стемнело. Уличные фонари излучали теплый свет. Я шла мимо старых дубов, таких же больших и величественных, как в детстве, и до боли знакомых, как брауни Сисси. Проехала машина; из открытых окон лилась музыка. «Это моя жизнь», Джон Бон Джови. Альбом «Краш» двухтысячного года. Я усмехнулась сама себе. Некоторые вещи не меняются.
Я дошла до Орандж-стрит и остановилась. Вместо того чтобы повернуть направо, к дому Мейбри, я свернула налево, в сторону деревянной набережной, тянущейся вдоль берега реки Сампит почти через всю историческую часть Джорджтауна. Прогулочная зона на набережной была центром притяжения для туристов и местных жителей. С тех пор как нас стали отпускать без взрослых, мы с Мейбри и Беннеттом часто сидели здесь на скамейке, ели мороженое и сочиняли захватывающие истории о прохожих и их мрачных тайнах.
Мейбри жаловалась, что из-за моих рассказов ей снятся кошмары. По ее мнению, это свидетельствовало о таланте: только хороший писатель способен заставить людей поверить, что выдуманные им истории – правда. Беннетт первым объявил – мне нужно писать романы. Мейбри не сомневалась – по моим книгам станут снимать фильмы, и я должна сама подбирать к ним музыку, ведь мне известны все песни на свете. Я искренне верила, что так и будет. В детстве мне казалось, что все возможно.
На набережной было людно. В основном здесь гуляли туристы, хотя сезон еще не начался. Многие жители северных штатов проводят зиму в равнинных землях и возвращаются домой, когда солнце Южной Каролины становится чересчур жарким.
Ноги сами несли меня вперед, и вскоре я оказалась у кафе «Райское мороженое и газировка у Гэбриела» – одной из многочисленных закусочных, теснящихся между набережной и Фронт-стрит. В теплые дни их цветные тенты колыхались на ветру, радуя глаз и душу.
Я остановилась у большой витрины, вдохнула знакомый карамельный запах. Как и прежде, у стены – три столика. Две парочки смаковали мороженое, когда-то казавшееся мне лучшим в мире, – правда, меня едва ли можно назвать экспертом, ведь я почти не выезжала за пределы округа Джорджтаун. На задней стене – фреска с местным пейзажем, а на боковых приколоты кнопками фотографии дельфинов.
За изогнутой стеклянной стойкой стоял Гэбриел Джонс. Его волосы совсем поседели, но кожа осталась такой же темной, а улыбка – широкой и доброй, как много лет назад, когда я впервые его увидела.
Дверь была открыта, чтобы внутрь проникал прохладный ветерок с реки, и я вошла, ожидая, пока Гэбриел рассчитается с посетителями. Высокий мужчина перед стойкой обнимал за талию миниатюрную брюнетку. Оба сосредоточенно выбирали мороженое.
Женщину я не знала, а вот мужчина показался мне знакомым. Было что-то такое в широких плечах, туго обтянутых рубашкой, и в пряди русых волос, упавшей ему на лоб, когда он наклонился вперед, почти касаясь щекой щеки женщины.