Когда закончилась нефть
Шрифт:
— Вы считаете эту часть истории комичной. Должен признать, основания для такого взгляда есть. Но почему вы не верите в историю с рецептом? Да, повар, угощавший участников семинара, был мастером своего дела. Но, позвольте, ведь рыбу фугу он готовил далеко не каждый день. Да и вообще настоящий профессионал тем и отличается от спесивого самоучки, что никогда не гнушается поверить гармонию своих знаний алгеброй первоисточника. Для японцев — людей, во-первых, дисциплинированных, а во-вторых, болезненно относящихся к любым проявлениям человеческой гордости, — это более чем логично. Разве не так?
— Послушайте, я же все понимаю. Все понимаю, понимаете?
— Безусловно, — врач кивнул. — Именно поэтому мы до сих пор не прибегаем к хирургическому вмешательству.
При этих словах Урри вспотел.
— И на том спасибо, — буркнул он.
— Извините, что перебил. Вы ж хотели что-то сказать, правда?
Урри несколько секунд размышлял. Хрен с ним, подумал он:
— У вас, по моим подсчетам, четыре варианта.
— Вот как? — Врач сделал пару бесцельных мелких движений. Пытаясь тем самым продемонстрировать искренний интерес.
Урри с трудом подавил желание еще раз плюнуть.
— Вариант номер один: казнить меня как политического преступника. Вам он не нравится, и это понятно. Слишком ненадежно, много поводов для сомнений. Вариант номер два: объявить меня сумасшедшим и поместить в дурку. Получше, но тоже так себе. Вариант номер три: действительно свести меня с ума и поместить в дурку, предварительно дав массам убедиться в моей невменяемости. Каким образом, правда, не пойму. Вариант номер четыре: убедить меня в том, что я неправ. После чего я, как человек честный — о чем вы знаете, — сам, без всякого давления, напишу опровержение. Этот последний, конечно, самый сладкий. Вот его вы и пытаетесь сейчас протолкнуть. Хотя в уме держите и остальные, вплоть до первого.
— Любопытно, — врач, казалось, действительно был удивлен. — Признаюсь, не думал, что все так сложно.
— Это потому, что я умнее вас. А вы думали, что все наоборот.
Врач кашлянул. Урри понял, что попал в точку.
— Могу, кстати, доказать. На раз.
— Извольте.
— Вы ж наверняка читали или видели в театре историю, в которой персонаж вроде как попадает в тюрьму. А потом выясняется — и для персонажа, и для читателя, — что это и не тюрьма вовсе, а психушка. Неожиданно выясняется. Якобы неожиданно, конечно. Обычно все ясно задолго до.
— Пожалуй что читал. Даже не раз. Популярный сюжет.
— Ну а вам хоть раз приходило в голову, что такую историю можно вывернуть наизнанку? Забрав человека в тюрьму, можно попытаться убедить его в том, что на самом деле он в психушке находится. И под это дело выдоить беднягу по полной. Как вам такой вариант идеального допроса?
— Беда, Урри. Неужели вы не видите, что беда с вами? Всегда меня логикой поражали, а тут такой провал.
— Это где же провал у меня?
— Да как же. Вы меня спрашиваете, размышлял ли я над возможностью того, что, по вашему же мнению, сам сейчас делаю?
У человека, подвешенного за ноги, голова кружится. Сильно. Причем кажется — сильно, насколько возможно. Но после этих слов врача голова Урри закружилась намного сильнее. Теперь он почти ничего не мог видеть.
— За что? — негромко прошептал Урри, вовсе ни к кому не обращаясь.
— Полно, Урри. Давайте вернемся к книге. Ведь, собственно, то, о чем мы с вами только что говорили, — ерунда полная. Суть совсем в другом.
— В подъезде, — сказал Урри, подавив рвотный позыв.
Доктор вежливо посмеялся.
— Суть в том, что жизнь хороша. А вывод, который вы сделали после того, как вам отказала эта полукровка, был поспешным.
Как, подумал Урри. При чем тут, подумал Урри. Душно, подумал Урри. Тошнит, подумал Урри. И ничего не видно, подумал Урри.
— Чушь. Полная.
Вкус желчи во рту.
— Нет. Вы ж после этого свой труд писать стали, так?
Урри молчал. Страшно было открывать рот, не хотелось блевать на глазах у человека, так подло обманувшего его ожидания.
— А даже неопытному стажеру ясно, что в это сочинение — не лишенное остроумия, признаюсь, но не представляющее ни малейшей исторической ценности, — вы всего лишь перегнали сильнейшую жажду самоубийства. Родившуюся в вашей душе после той истории. Кстати, удивительно романтичной.
— Не вам судить.
— Ну вот, даже комплименты в штыки. Жаль. Но — ничего не меняет. Ведь вы настолько увлечены теорией самоубийства, что не желаете видеть очевидного несоответствия в собственной теории. Не в мелочах, по сути, Вы утверждаете, что все задачи белой цивилизации решены, новых вызовов нету… А ведь решение нефтяной проблемы — что ж это, как не новый вызов?
Врач развел руками, демонстрируя уверенность в том, что серьезных возражений быть не может.
— Такой же, как веревка для того, кто решил удавиться, — сказал Урри.
— Вот видите, опять вы проговариваетесь. Тот, кто решил удавиться… А удавиться решили-то как раз вы, а не белые люди. И книжку свою писали в надежде на то, что вас в бочке с нефтью утопят, как политического. Вы ведь именно этого ждете-то, в глубине души, так сказать?
— Мечтаю просто, — сказал Урри.
— Не сомневаюсь. И обижаетесь, что вас лечат, а не топят. Кстати, знаете, откуда все эти прикрученные к полу стулья, хитроумные приспособления для письма и прочие средства, которыми полны ваши галлюцинации? Ваш ум защищает вас же от самоубийства, которое может оказаться совсем не вымышленным. Вы будете смеяться, но именно эти болты и шарниры для кресла-качалки, о которых вы как-то проговорились, и заставили меня отказаться от лоботомии. Ведь тут отчетливо видно желание жить, причем — на примере кресла-качалки — жить со всеми удобствами. Вот эту жажду жизни я и пытаюсь в вас культивировать. Помогите же мне. Помогите.