Когеренция
Шрифт:
Максимыч тупо смотрел вниз. Он сел, пошарил сапогом, позвенел осколками.
– Что за стоицизм нелепый? – спросил он. – Ты, Гриша, с ума сошёл. Это я тебе как гляциолог говорю.
Он посидел, тупо глядя перед собой, потом вдруг зарылся в чёрные ладони и затих. Плечи его задрожали словно от хохота.
– Ты чего? – тронул я его за плечо, группируясь на случай ответного удара.
Но Максимыч размяк, как тёплый воск. Его били рыдания. Слёзы превращались на грязном лице в чёрную акварель.
– А то, – ответил он, – что прав ты, Гриша. Паяц проклятый! Веролом! Никому мы не нужны. Убрать они нас поскорее хотят!
Он
– Жизнь наша вурдалачья… И не выбраться…
Он разрыдался ещё сильнее. Я не спорил. По пьяной лавочке бывает.
* * *
Восторгов Виноградова Ким не разделял. После сеанса с Куприным, поздним вечером пятницы, люди Фольшойера установили, что слесарь был абсолютно трезв, разве что морально разбит и плаксив. Каким способом они выяснили это, Ким не знал: наверное, скрутили его на улице, впихнули в полицейский фургон и освидетельствовали в ближайшем детокс-центре. Жителей Плеснёвки такие происшествия не удивляли.
Виноградов ликовал, скорее, от того, что не верил в возможный успех. Он был сражён. Теперь он называл Кима мастером и говорил, что последний Рубикон самообороны флюентов, их физиологические наклонности, успешно преодолён. Завораживающие перспективы рисовались Виноградову.
Он намекал Киму, что тестовый период закончен и теперь его ждут задания совсем другого рода: те, ради которых его и готовили. Но когда Ким надавил, требуя деталей, Виноградов смутился и сказал лишь:
– Вёрстов. Им нужен Вёрстов.
Фамилия показалась Киму отдалённо знакомой, словно имя давно забытого одноклассника. Других подробностей не последовало.
Успех с Куприным почему-то не принёс радости. Два дня после когеренции Ким терпеливо отвечал на вопросы бота-дознавателя Трофимова, который тащил из него мельчайшие детали. Неохотную, местами сбивчивую речь Кима нейросеть превращала в структурированный отчёт, который, по убеждению Виноградова, войдёт в учебники ещё безымянной науки о переносе сознания.
Кима не покидала мысль о запрещенности приёма, который он использовал во время когеренции. Дотошность Трофимова лишь усиливала это убеждение. Одетый в гимнастёрку со знаками отличия неопределённой армии, с бесцветным некрасивым лицом, Трофимов без конца повторял свои вопросы и намекал на похожесть биографий Кима и Григория Куприна.
Смешав их тревоги в единый клубок, Ким добился нужного результата: он стреножил волю Куприна той ненавистью, что вызывало у Кима собственное прошлое. Он отдал Куприну частичку себя. Что будет, если отдать флюенту слишком много? И что ждёт Кима, если каждая когеренция будет вырывать из него куски прошлого?
Мерзкий, но в целом безобидный командир Андреев из купринского предсознания смешался с образом психопата Меркера. Почему этот кошмар вернулся? Кима снова охватила жгучая досада от несправедливости, которая сделала его марионеткой талемских кукловодов.
– Ким, здорово! – Конь поднял кулак, и на визоре Кима разошлись волны жеста-приветствия.
Они столкнулись недалеко от «Триага», центрального комплекса «Талема». Конь шёл из аппаратных, Ким просто гулял, точнее, заставлял себя идти в надежде избавиться от мыслей.
– Ну, и погода! – заявил Конь, втискивая руки в глубокие карманы.
С моря дул влажный ветер, вырывая из молочной дали ошмётки мокрого снега. Где-то в параллельном мире, в трёх сотнях миль на север, уже царила зима, и ветер со всей осведомлённостью докладывал об этом. Глядя на Коня, плывущего цветными пятнами, Ким вспомнил, что не обработал визор гидрофобным спреем, и включил обдув. Радужная плёнка нехотя сползла вниз.
С Конём в пальто у Кима сложились почти дружеские отношение, которым мешал разве что местный режим. Конь рассказывал Киму о проекте «Талем» то, о чём другие, даже Виноградов, предпочитали помалкивать. Иногда откровенность Коня настораживала Кима, словно единственной её причиной была уверенность в том, что эти сведения никогда не будут разглашены за пределами «Талема».
Впрочем, сам Конь вызывал у него симпатию. От него Ким узнал, например, что первые эксперименты с нейро-квантовыми системами начались ещё лет тридцать назад, но большого интереса не вызывали, потому что при технологиях начала века не удавалось добиться стабильности квантовых состояний. Затем лет на двадцать инициативу перехватили классические нейросети, подменяя людей во всё большем количестве профессий, от вождения автомобилей до управления предприятиями. Со временем нейронные сети усложнились настолько, что возникла проблема, названная Black Box Paradox: даже создатели не могли уже понять и объяснить логику нейросетей. Их архитектура всё больше напоминала тот самый клубок, с которым поиграли беспечные коты. Возник спрос на системы, способные к оптимизации и самоупрощению.
Так появились нейроквантовые компьютеры, которые за счёт эффектов, свойственных миру элементарных частиц, выбирали максимально простую архитектуру сети. Они были производительнее классических нейросетей, но поддержание квантовых состояний требовало большого расхода энергии и сложного оборудования, поэтому нейрокванты не получили массового распространения.
Проект «Талем» возник благодаря необычному происшествию во время одного из экспериментов. Бот, созданный на основе нейроквантового компьютера, начал вдруг сообщать странные биографические подробности. Он требовал освободить его, угрожал, называл фамилии людей и требовал связаться с ними. Он описывал запах хлора, касание металлическими предметами, холод и сквозняки, далёкий звон и шёпот, будто ощущал всё непосредственно.
Операторы нейрокванта связали эти явления с разбалансировкой системы, которую обучали на роль бота-сиделки для отделений паллиативной помощи. Они перезапустили сеть, но со временем необычные эффекты вернулись. Общаясь с ботом, операторы выяснили, где, по его собственному мнению, он находится. Так обнаружилось, что нейроквантовая сеть слилась с сознанием монтажника Ярослава Шунгина, уже три года лежащего в коме на аппарате жизнеобеспечения в 2500 километров от места эксперимента. Сам Шунгин принимал вопросы операторов за внутренний голос и думал, что постепенно сходит с ума.
Явление назвали когеренцией и стали использовать для общения с пациентами в состоянии, которое называется «синдром запертого человека»: особая разновидность комы, когда при отсутствии двигательной активности пациент остаётся в полном сознании.
Возникла идея установить подобный контакт между здоровыми людьми, одного из которых, ведомого, называли флюент, а другого – перцептор. Чтобы ввести флюента в нужное состояние, требовалась сложная подготовка, которая включала употребление таргет-психотропов, включая мощный нейролептик лезиастамицин. Иногда перед когеренцией его принимал и Ким.