Коглин
Шрифт:
Глава двадцать шестая
Сироты
Спустя неделю, когда они укладывали вещи в гаванской квартире, Мануэль сказал Джо, что внизу того спрашивает американка.
Выходя из квартиры, Джо прошел мимо комнаты Томаса, который собирался, сидя на кровати. Он перехватил взгляд сына и кивнул ему, но Томас отвернулся.
Джо остановился в дверном проеме:
— Сынок.
Томас смотрел в стену.
— Сынок, посмотри на меня.
Томас в конце концов подчинился и уставился на него с тем же выражением, какое не сходило с его лица уже неделю.
— Потом станет легче, — сказал ему Джо, наверное уже в пятидесятый раз после встречи в поле. — Боль пройдет.
Томас раскрыл рот. Под кожей ходили мускулы.
Джо ждал. Надеялся.
— Можно мне уже отвернуться? — сказал Томас.
Джо спустился. Прошел мимо телохранителей в прихожей, затем мимо еще двух у входной двери.
Она стояла у края тротуара, и одиночные послеобеденные автомобили поднимали пыль у нее за спиной. На ней было бледно-желтое платье, черные с вишневым отливом волосы собраны в узел на затылке. В каждой руке было по небольшому чемоданчику, и она так и застыла в этой безупречной позе, словно стоило расслабить хотя бы один мускул — и вся ложь осыпалась бы с нее.
— Ты был прав, — сказала она.
— Насчет чего?
— Всего.
— Уйди с проезжей части.
— Ты всегда прав. Каково это сознавать?
Он вспомнил о Дионе, лежавшем на мягкой земле, которая сделалась черной от его крови.
— Ужасно, — ответил он.
— Муж, конечно же, вышвырнул меня.
— Прости.
— Родители обозвали потаскухой. Сказали, что, если я появлюсь в Атланте, они при всех надают мне пощечин и больше никогда не взглянут в мою сторону.
— Пожалуйста, уйди с проезжей части, — сказал Джо.
Она послушалась. Поставила свои чемоданы на тротуар перед ним.
— У меня ничего нет.
— У тебя есть я.
— Не хочешь спросить, почему я приехала: потому что люблю тебя или потому что не осталось иного выбора?
— Мог бы. — Он взял ее за руки. — Но мне и без того плохо спится по ночам.
У него вырвался короткий, мрачный смешок, и она шагнула назад, все еще держа его за руки, но теперь касаясь лишь кончиками пальцев.
— Ты изменился.
— Правда?
Она кивнула.
— В тебе не хватает чего-то. — Она вглядывалась в его лицо. — Нет. Погоди. Что-то исчезло. Что это?
Это всего-навсего душа, если веришь в подобные вещи.
— Ничего такого, о чем буду скорбеть, — ответил он, поднял с тротуара чемоданы и повел ее в дом.
— Джозеф!
Он поставил чемоданы Ванессы на пол в прихожей и обернулся на звук этого голоса, потому что, кто бы ни звал его, голос был похож на голос покойной жены.
Нет, на самом деле не просто похож. Это был ее голос.
Он увидел ее на ближайшем углу, она была в широченной шляпе, которую всегда носила летом, с бледно-оранжевым зонтиком от солнца. На ней было простое белое платье, крестьянское, и она разок обернулась к нему через плечо, заворачивая за угол.
Джозеф вышел на тротуар.
Ванесса позвала из прихожей:
— Джо!
Но он шагал
На другой стороне улицы, между многоквартирным домом и кинотеатром, стоял светловолосый мальчик. Он снова был в одежде, вышедшей из моды лет двадцать, двадцать пять назад: брюки гольф из серой саржи, кепка для гольфа им под стать, — но на этот раз черты его лица были отчетливы. Голубые глаза, посаженные довольно глубоко, тонкий нос, острые скулы, резко очерченный подбородок, среднего роста для своего возраста.
Джо узнал его даже раньше, чем тот улыбнулся. Он узнал его еще в их последнюю встречу, хотя это показалось совершенной нелепицей. И казалось до сих пор.
Мальчик улыбнулся и помахал рукой, но Джо видел лишь Камберлендскую впадину на месте двух выбитых передних зубов.
Мать и отец прошли мимо по тротуару. Они были моложе и держались за руки. Одеты они были по моде Викторианской эпохи, гораздо проще, чем в те времена, когда он родился. На него они не посмотрели, и, хотя держались за руки, вид у них был не особенно счастливый.
Сэл Урсо, которого не было в живых уже десять лет, поставил ногу на пожарный гидрант, чтобы завязать шнурок. Дион с братом Паоло играли в кости под стеной многоквартирного дома. Он увидел бостонцев, умерших во время эпидемии гриппа в девятнадцатом году, монахиню из школы Врат Небесных — он и не знал, что она умерла. Все здесь давно выбыли из числа ныне живых: люди, умершие в Чарлстаунской тюрьме, люди, погибшие на улицах Тампы, те, кого он убил своими руками, те, кого он приказал убить. Он увидел каких-то незнакомых женщин, самоубийц, судя по шрамам на запястьях у одной и веревке на шее у другой. В конце квартала Монтус Дикс выбивал дерьмо из Рико Диджакомо; женщина, которую он любил когда-то, но уже много лет не вспоминал о ней, прошла, пошатываясь, с бутылкой водки в посиневшей руке, ее волосы и платье были насквозь мокрые.
Это были его мертвецы. Они заполнили улицу и переулки.
Он опустил голову, стоя посреди оживленной улицы Старой Гаваны. Опустил голову и закрыл глаза.
«Желаю вам всего хорошего, — сказал он покойникам. — Желаю вам только хорошего».
«Просить прощения не буду».
Когда он снова поднял голову, Гектор, один из телохранителей, удалялся в неизвестном направлении, скрываясь за углом, куда недавно свернула Грасиэла.
И все вдруг исчезли.
Все, кроме мальчика. Тот стоял, склонив голову, как будто удивлялся, что Джо подошел так близко.
— Ты — это я? — спросил Джо.
Казалось, мальчика смутил этот вопрос.
Потому что это был уже не мальчик. Он увидел Вивиана Игнатиуса Бреннана. Святого Вива. Привратника. Гробовщика.
— Ошибок было слишком много, — мягко произнес Святой Вив. — Слишком поздно возвращаться и все исправлять. Слишком поздно.
Джо даже не увидел пистолета в его руке, пока Вивиан не выпустил пулю ему в сердце. Шума не было, просто негромкий хлопок.
От удара у Джо подогнулись ноги, и он упал на проезжую часть. Он уперся рукой в булыжник и попытался подняться, но подметки скользили по камню. Кровь потекла из дырочки в груди, закапала на ногу. Воздух в легких свистел, выходя через эту дырку.