Когнитивная симфония

Скумбриев Вадим

Келлер пожал плечами.

— Мы попытались заселить эту планету, мистер Комаров. И раз уж нам попал в руки такой обширный полигон... неужели вы думаете, что мы не попытались бы продолжить эксперименты? Улучшить человека ещё?

— Ага, как же, — в голосе пилота засквозил сарказм. — Ваши новые ординаторы не очень-то похожи на улучшенных людей. Скорее на живых компьютеров. Извини, Си.

— Ничего. Я понимаю, — усмехнулась та.

— Ординаторы — не улучшенные люди, а изменённые. Но многие разработки мы всё-таки внедрили, думаю, что и вам тоже перестроили

мозги. За прошедшее время эта технология должна была стать повсеместной.

Тут он попал в точку. Как минимум улучшенная синаптическая пластичность — это ведь как-никак тоже перестройка мозга.

— Ладно, — сдался пилот. — Но чего вы хотели добиться в итоге?

— Создать общество, лишённое предрассудков.

— И получается?

— Вопрос неверный, мистер Комаров. Спрашивать надо, «нужно ли». И ответ — нужно. Вот только мы здесь вступаем на минное поле, рискуя пойти либо по известному вам пути — в застой и бесконечную стабильность, либо же в хаос и утрату человечности. Я не стану сейчас читать лекции по социологии. Мы работаем над практической стороной проблемы.

— Создаёте идеальных людей?

— Идеал недостижим. Мы создаём людей, свободных от болезней разума, так же как когда-то вычистили болезни тела. Это не лишит общество проблем полностью, но сгладит их.

— То есть ноты...

— Контрольная группа, — Келлер будто и не заметил, что говорит о присутствующих в комнате Ре и Си. — Впрочем, об этом я вам уже рассказывал. Вряд ли мы сможем сделать тут что-то ещё. Понимаете, мистер Комаров? Мы перебираем человеческое тело, как конструктор, но количество деталей ограничено.

Андрей молчал, пытаясь переварить сказанное.

— Я знаю, вы хотите узнать о том, что мы сделали с Ре, — он бросил взгляд на девушку. — Но я не считаю, что вправе рассказывать об этом.

— Прошу прощения, что вмешиваюсь, но всё это — высокие материи, — негромко проговорила Си. Она по-прежнему стояла в стороне, спокойно наблюдая за разговором. — У нас на повестке дня другая проблема.

— Верно, — вздохнул Келлер. — Хирурги. Мы пытаемся разрешить проблему мирно, но получается, откровенно говоря, плохо. Мы не ординаторы, хоть они и помогают в этом деле. Архитекторов много, у каждого своё мнение, и договориться между собой нам не легче, чем с Хирургами. По-своему мы все — разумные люди, но в массе превращаемся в галдящую, скандалящую толпу. Человеку трудно воспринять чужое мнение, его собственные мысли всегда в приоритете. Многие не видят даже абсолютных аргументов, упрямо продолжая твердить одно и то же, как попугаи. Наша задача — использовать не силу, а разум. Я попытаюсь. Но что из этого выйдет, сказать не могу.

Он поднялся, заложив руки за спину.

— Возвращайтесь домой, мистер Комаров. У вас сегодня было тяжёлое утро. Или вы уже привыкли к нашему исчислению времени?

— Постойте! — Андрей тоже вскочил на ноги. — А что, если вам не удастся убедить Архитекторов?

— Тогда вместо генной терапии мы применим хирургию. Поймите, мои ноты оказались достаточно убедительны, но только для меня. А вот для остальных — не знаю.

— Ноты? — переспросил Андрей. Келлер бросил на него последний взгляд и, повернувшись, шагнул к двери. — Ноты... убедительны?

Архитектор скрылся в коридоре. Зашипели пневмоприводы, и дверь скользнула обратно.

Хирургия, сказал Келлер. Дурацкая игра слов. Они перебьют Хирургов, если потребуется, и чем эти смерти отличаются от тех трёх сотен, которые умерли ради науки? Что стоят эти три сотни по сравнению с миллионами, погибшими в войнах на Земле?

Почему он так воспринимает всё это? Всего три сотни. Они не страдали, о них не плакали. Не было боли, которой полон любой вооружённый конфликт. Только всё равно жертвы войны казались какими-то... не такими. В них не было расчётливости. Не было холодности хирурга, учёного, для которого эти люди — и не люди вовсе. Там убивали из ненависти, из-за случайности, из-за жадности и алчности. А здесь — ради благого дела.

Но сколько бы Андрей ни убеждал себя, всё его естество протестовало против такого подхода. Лучше уж убивать пулей, слышать крик, почувствовать боль... чем вот так.

— Я, кажется, схожу с ума, — пробормотал он. Чьи-то пальцы коснулись его плеча, ноги подкосились. Андрей помотал головой, рассеивая возникший перед глазами туман — Ре и Си поддерживали его за руки.

— Тебе дурно? — спросила Ре, вглядываясь в лицо.

— Так... просто голова закружилась, — с трудом выдавил пилот.

— Он переживает ломку принципов, — ровно проговорила Си. — Хорошо хоть, в обморок не хлопнулся.

— Я не настолько нежен, — огрызнулся Андрей.

— Неужто? А по лицу не скажешь.

— Хватит, — Ре отпустила его и легла обратно на кушетку. Андрея обожгло стыдом — он вдруг снова увидел незажившую рану на плече девушки. Острая боль вонзилась в его собственную плоть, и огромным усилием мысли пилот убедил себя, что это всего лишь иллюзия. Фантом, придуманный его мозгом... из-за чего?

Он снова помотал головой. Стало лучше.

— Думаю, одного тебя отпускать не стоит, — сказала Си.

— Как-нибудь доеду. Или у вас такси не беспилотные?

— Я тебя отвезу. А будешь возражать — вколю транквилизатор. Тебя, Ре, это тоже касается. До конца цикла из больницы ни ногой.

— Я уже нормально себя чувствую, — вяло отмахнулась та. — А ты не врач.

— Но практические медицинские знания у меня имеются, а у тебя — нет. Лежи и не спорь.

Ре, не сопротивляясь, сложила руки на груди. Андрей поднялся — ноги были как ватные, и он снова пошатнулся.

Зря он всё-таки не врезал Келлеру.

— Держись за меня, — сказала Си, открывая дверь.

— Я тяжёлый, — выдохнул Андрей.

— Не беспокойся.

В коридоре он кое-как перевёл дух и пошёл сам.

Ломка принципов? Наверное. Андрей мог без труда найти в обществе Клэр множество мерзостей, и вместе с тем у его руководителей были благие цели, с которыми трудно спорить. Но методы...

А мог ли он сам придумать что-то иное? Какое вообще у него есть право судить Архитекторов?