Коготь динозавра
Шрифт:
Горы стояли, будто прислушивались к разговору, который вели люди у маленького огонька, у самых их ног. Они, наверное, уже тысячи раз слышали такие слова — о жизни, о себе — и в самом деле давно начали рассыпаться. Но им тоже интересен был этот разговор.
— Ну, завела! — сказала Людмила Ивановна, вытягивая ноги после трудного похода, и засмеялась.
Василий Григорьевич внимательно посмотрел на Светку и задумался. Его и самого часто мучил этот вопрос: «Неужели ничего не будет и меня не будет? Зачем же тогда всё?»
Тревожил и в детстве, когда он смотрел на вечернее небо, и потом в долгие морские вахты,
Он вглядывался, бывало, в небо, и порой ему казалось, что вокруг летят сигналы с планет, которых, может быть, давным-давно не существует. И тогда он думал: «Зачем? Кому это нужно?» Но потом спорил сам с собой: «Ведь если разумные существа посылали сигналы даже миллионы лет назад, значит, они хотели сказать друг другу: «Мы — не одни, и вы — не одни! Не тоскуйте!»
И от этого небо становилось своим, весёлым.
Бывало, и он спрашивал: «Зачем жить?»
Но после того как упал однажды за борт и тонул в море, а потом погибал среди льдов и выбрался — понял, как это хорошо — жить! Чтобы нести среди звёзд вахту, чтобы приплыть к родному берегу, сойти на родную землю и увидеть, как рады твои друзья тому, что ты вернулся и поёшь с ними песню…
Вот о чём подумал Василий Григорьевич. Он повернулся к Светке и сказал:
— Нужно жить друг для друга. Чтобы было хорошо тебе и хорошо людям, с которыми вместе ты живёшь. А если сможешь, то жить так, чтобы даже потом, даже, отыскав следы твоей жизни, человек тоже захотел бы совершить что-то прекрасное и прожить как следует.
Светка прислушалась и, опустив руку в кармашек, сжала камень, подобранный утром в пустыне.
— Разве не прекрасно, что до нас жили Спартак и Джордано Бруно, Ломоносов и Пушкин?!
— Павлик Морозов и Олег Кошевой, — подхватила Людмила Ивановна.
Ребята сдвинулись ещё тесней, и только Бата вставал иногда и подбрасывал в костёр ароматный хворост.
— Это же великие люди! — сказал со вздохом Коля.
— И любой человек, — сказал Василий Григорьевич, — любой может прожить хорошо. Вот, смотри, — он вдруг потянулся к Светкиной руке и, взяв халцедон, посмотрел сквозь него на огонь, — простой камень, а держит внутри себя своё море! Вот так бы и нам сохранить всё самое дорогое. Навсегда! И по нашей жизни узнают о жизни всего поколения…
— Как по метеориту о планете! — ворвался в разговор Генка.
— Ха! — привстал вдруг Церендорж. — А п жизни много таких метеоритов и камушков. — Он улыбнулся: —Живёт какой-нибудь старичок, старый, как камушек. Ворчит. Смотришь на него, думаешь: неинтересно! Стоит, смотрит, как машины едут, как перблюды идут. А он, может, пспоминает, какие штормы его били, какие волни качали…
Вика вдруг вспомнила, что и в её доме было много старых камушков, которых она не замечала, но Светка перебила её мысль:
— Я сама, как етот камушек. Только раньше в нём был один Севан, а теперь и пустыня, и Байкал, и Гоби!
И все засмеялись.
УЛЫБКА
Горы ответили лёгким эхом и тоже рассмеялись. Они были старыми-старыми, и всё равно им хотелось жить, дышать ветром, снегом, любоваться звёздами и тысячи лет слушать разговоры людей у костра.
— Да, — сказал Василий Григорьевич, — стоит жить! И есть зачем жить. Столько
— Смотря где… — хмурясь, сказала она.
— Ну хотя бы здесь, в песках!
— Чудеса? — спросила Вика, ещё сопротивляясь тому, что уже начинала чувствовать и понимать сама, и сказала: — Кости, а не чудеса… — Она вдруг вспомнила уродливый пляшущий скелетик птицезавра из какого-то учебника.
— Что ты понимаешь! — возмутился Генка. — Ты найди хоть коготок какого-нибудь динозавра, так на тебя завтра вся школа, пол-Москвы будут показывать: «Вон Вика, которая нашла коготь динозавра».
— Конечно! — сказал Василий Григорьевич. — Но дело не в славе, а в чудесах. И здесь их полно. Только сумей увидеть!
Он подбросил в костёр несколько веточек саксаула — там уже перегорали угольки, — положил вдруг Вике на плечо руку и спросил:
— Хочешь, я прочитаю тебе стихи?
Вика быстро подняла глаза. Ей показалось, будто весь его далёкий мир придвинулся к ней, и, не отрывая подбородка от колен, еле заметно кивнула: «Как хотите…»
Василий Григорьевич встал, посмотрел на небо и спокойно, выделяя каждое слово, стал читать:
Среди развалин, в глине и в пылиУлыбку археологи нашли.Коля насторожился: это было что-то своё, близкое, — он однажды ездил с кружковцами на раскопки. А Генка кашлянул:
— Как это — улыбку? Это что — монета?
— Включи получше компьютер! — сказала Светка.
Василий Григорьевич сделал маленькую паузу и повернулся к Генке:
Из черепков, разбросанных вокруг.Прекрасное лицо сложилось вдруг.Улыбкою живой озарено.Чудесно отличается оноОт безупречных, но бездушных лицНапыщенных богинь или цариц.Взошла луна. И долго при лунеСтояли мы на крепостной стене.Ушедший мир лежал у наших ног.Но я чужим назвать его не мог.Ведь в этой древней глине и в пылиУлыбку археологи нашли. [1]1
Стихотворение В. Берестова
— Прекрасно! — воскликнула Людмила Ивановна.
Впереди голубовато мерцали горы. По их вершинам широко шагал красавец Орион, и звезда Бетельгейзе издалека светила своим древним светом.
— Хорошо! — сказал Церендорж, пожевав губами, словно пробуя стихи на вкус. — Хорошо! — и улыбнулся. — Только нужно сопрать черепки!
— Сначала надо найти, — подумала вслух Светка. — А где? — И она подбросила на ладошке маленькое обо из блестящих камушков.
Василий Григорьевич повернулся к Вике и молча посмотрел на неё: «Ну что? Будем собирать улыбку?»