Коко Шанель. Жизнь, рассказанная ею самой
Шрифт:
Начало сумасшествия
«Она встала вровень с мужчинами!» Почему это считается похвалой? Я знаю стольких мужчин-ничтожеств… Что же мне, опускаться на колени, чтобы быть с ними вровень? Тем более глупые мужчины, чтобы доказать самим себе, что они мужественны, время от времени играют в войны, и даже мировые. Если войн нет, изобретают кризисы. Никто не сможет убедить меня в том, что кризисы не придуманы нарочно. Пока люди просто работают, все в порядке, но потом находится тот, кому кажется всего мало – зарплаты, отпусков, льгот, уважения…
Я
Париж охватило всеобщее безумие. Забастовка!
Это сродни эпидемии, испанке, когда все, вместо того чтобы работать, стали просто просиживать положенное время на рабочих местах, распевая глупые песенки.
Я долго не хотела даже слышать о таком, казалось, уж мою мастерскую это безумие минет. С чего бастовать моим девушкам, ведь они получают вполне приличную по сравнению с другими зарплату, я забочусь о них, как могу, отправляю на отдых, слежу за здоровьем и внешним видом… Если иногда и делаю это излишне резко, то менять свой характер в угоду какой-нибудь работнице вовсе не собираюсь. Не устраивает – пусть поищет другое место.
Все началось в апреле 1936 года, а может, и несколько раньше, когда эти социалисты принялись кричать о победе Народного фронта. В собственной стране, где не шла никакая война, объявить о создании «фронта»! Но нашлось столько желающих вместо дела болтать языками, что этот Блям победил на выборах и сформировал правительство. Еврей и к тому же социалист – премьер-министр Франции.
Мне совершенно наплевать на их игры в правительстве, если бы дурное поветрие не расползлось по Парижу – левые партии всех оттенков призывали бастовать. Все, кто мог, бросились вывозить деньги за границу, кто не мог, прятали подальше. На Бирже паника, в стране паралич. Ну, почти паралич.
Я не закрыла ставни своего Дома моделей ни на день, я держалась. Мои работницы исправно получали зарплату, хотя, конечно, многие богатые заказчицы поторопились отплыть за океан, справедливо полагая, что там можно отсидеться. Действовал и мой дом отдыха для работниц в Мимизане.
Бастовали сначала мужчины. Я всегда говорила, что они готовы выдумать что угодно – праздники, забастовки, войны, конец света, только чтобы не работать. Другое дело женщины, они понимают, что, бастуя, лишь ухудшишь положение. Бастовали всюду: закрывались заводы, фабрики, железнодорожные станции, стояли такси, не работали рестораны, кафе, кинотеатры…
Глупости, как, скажите, можно поправить дела, не развозя пассажиров на такси или не выпекая хлеб? Что заработать, если не ткать и не строить, не делать автомобили и не убирать мусор? Эти глупцы считали, что можно.
Я могла пережить закрытые рестораны, могла пройти пешком от «Ритца» до своего Дома, могла не ходить в театр, но когда забастовали текстильщики и стало ясно, что мы можем не получить нужные ткани в нужном объеме, разозлилась!
Однако это только начало. Эпидемия идиотизма и бунтарства распространилась и на женщин. Закрылись огромные магазины, даже «Галери Лафайет». Это было сумасшествием – видеть, как за стеклянными дверьми продавщицы просто сидят, весело перешучиваясь и напевая песенки, но не собираются работать или освобождать свои места!
– Чего они хотят?!
Мне отвечали:
– Повышения заработной платы, заключения договоров с профсоюзами, понедельной оплаты и уважения со стороны работодателей.
Как можно требовать повышения заработной платы, просиживая с песенками при закрытых дверях магазина?! Как можно уважать тех, кто сделал все, чтобы принести максимальные убытки?! Я возненавидела эти профсоюзы. Я нанимала работниц каждую лично, подолгу обучала их, потому что далеко не у всех было умение и руки росли из нужного места. Зачем мне какие-то профсоюзы? Почему между мной и моей портнихой должен стоять еще кто-то, и я кому-то давать отчет о своих с ней отношениях?
Слишком требовательна? Но как же иначе, если разрешить работать, допуская огрехи в мелочах, эти огрехи вырастут до гигантских размеров. Кривой или некачественный шов у одной из моделей сегодня завтра превратится в криво сидящее изделие. Я повышала голос или сердилась, а может, даже кричала на неумех? Но они должны быть мне благодарны за учебу, моих работниц с удовольствием переманивали в другие Дома, потому что знали, к какому качеству работы они приучены. При чем здесь профсоюзы? Разве профсоюз будет учить ровно отглаживать складки или правильно втачивать рукав? И почему я должна переделывать свой характер в угоду тем, кто не хочет выполнять работу отлично?
До сих пор при воспоминании о тех летних днях меня трясет. Я, столько сил вложившая в свой Дом, была просто уничтожена, когда и мои работницы поддались дурному влиянию социалистов. Я утверждала и буду утверждать, что Францию погубила именно та забастовка 1936 года, когда в стране все посыпалось словно карточный домик. А все этот Блям со своими дурацкими идеями. Вообще-то, его звали Леоном Блюмом, но мне больше нравится Блям, это соответствовало результату его деятельности. «Блям!» – и Франция в луже грязи, а потом оккупация, которую так проклинали. Не было бы Бляма, не было и оккупации.
Лето уже началось, с осенней коллекцией еще очень много работы, но необходимые ткани удалось получить со складов, думать о том, с чем и как мы будем работать осенью и зимой, не хотелось, придет время – подумаем.
В тот день появляться рано утром в Доме необходимости не было, и я еще лежала в постели в своих апартаментах в «Ритце», когда туда прибежала мадам Ренар. Она была взволнована, я даже подумала, что Дом сгорел, не иначе. Но неизвестно, что хуже, за пожар я хотя бы получила страховку и не получила столько унижения.
– Мадемуазель, они решились бастовать!
– Кто?
– Ваши работницы.
– Мои работницы бастовать? Этого не может быть, я достаточно хорошо плачу им, забочусь о них…
Не помню, что говорила она, что отвечала я, неважно, у меня было одно желание: послать всех к черту! Ренар отправилась домой, а я снова улеглась, правда, заснуть не удалось. Немного погодя от портье прислали сказать, что ко мне явились «делегатки от ателье на улице Камбон» и желают со мной встретиться.
Не просят, а желают!