Кольцо Фрейи
Шрифт:
Норвежский железный клин смял датский строй и схлестнулся с телохранителями конунга. Одному берсерку начисто снесли голову ударом секиры, другой сцепился сразу с тремя конунговыми хирдманами. Донах рванулся вперед, делая широкий замах: его страшный удар разрубил древко знамени и лицо знаменосца. Стяг с черным вороном рухнул под ноги сражающимся и его мгновенно затоптали, а неистовый Донах вновь поднял оружие, метя в шлем конунга с золотым драконом на гребне. Лишь один удар отделял его от выполнения клятвы. Ирландца приняли сразу на два копья, отшвырнув тело в кровавый водоворот сражения. Телохранители Горма попятились, но не отступили, смыкаясь над павшими и яростно обороняя своего вождя.
На правом крыле датского войска сражались Инглинги со своими людьми и теми, кого Горм отдал им под начало. Все шло как обычно: Олав отличался личной храбростью, но совершенно не думал о пользе дела. Вернее, думал так, как сам ее понимал, а не как ему советовали умные люди. О просьбе Горма – держать свой край и не рваться вперед – он и думать забыл.
– Там впереди все лучшие люди Хакона! – завопил он, увидев, как вражеский клин сминает строй посередине. – Убьем его, и победа будет нашей! Вперед! За мной!
И, широко взмахнув мечом, ринулся на врага, увлекая за собой дружину. Целью его был белый стяг Хакона.
– Вперед! – ревел он, неистово работая клинком. – О нас сложат песни! Прославим наш стяг!
Поначалу Олаву удалось довольно глубоко ворваться во вражеские ряды, но следом за ним устремились лишь его собственные люди. А их было не так много, и это были не столь могучие герои, чтобы противостоять лучшим воинам Норвегии, которых Хакон поставил в голову клина. Вскоре одни из йотландцев отстали, другие были убиты или ранены. Вырвавшийся вперед Олав оказался среди врагов один. Лишь Эймунд держался позади него, ловко орудуя копьем под прикрытием дядиного щита – собственный щит он закинул за спину, чтобы иметь обе руки свободными.
Но по сторонам от конунга никого из своих не было. Олав вскинул руку с мечом, чтобы нанести очередной удар – и в этот миг в его открытый правый бок вошло копье кого-то из норвежцев. Кольчуга была порвана, Олав споткнулся, захлебываясь криком и кровью, и тут же боевой топор ударил его по голове, опрокидывая на землю.
– Ко мне! – отчаянно заорал Эймунд. – Конунг ранен!
Стоя над телом Олава, он ожесточенно колол копьем во все стороны. Один из норвежцев опрокинулся, получив удар прямо в глаз, другой, сунувшийся было вперед, покатился по земле, получив по голове копьем, как дубиной.
– Ко мне! – вновь закричал Эймунд и вдруг поперхнулся.
Кто-то из норвежцев вырвал из тела под ногами сулицу и метнул. Острие попало Эймунду в горло, точно над воротом кольчуги. Он пошатнулся от удара; жесткий холод перебил дыхание, враз ослабели сжимавшие оружие пальцы. Эймунд упал прямо на тело родича, словно и в последний миг желая его защитить.
На левом крыле сражение развивалось для датчан более успешно. Благодаря твердому руководству бойцы Харальда не отступили ни на шаг.
– Держать строй! Бей их, бей! – во все горло орал Харальд, нанося удары по вражеским головам поверх собственного строя.
Тьяльви со своим легковооруженным отрядом не подвел. Когда правое крыло норвежцев втянулось в бой, его люди выбежали вперед, обходя их с боку. Стрелы и сулицы засвистели, легко находя поживу, вонзаясь в незащищенные бока и спины – кольчуги были даже не у каждого десятого, а щит прикрывал воина лишь спереди.
Люди Хакона пришли в замешательство, многие стали разворачиваться лицом к новой опасности, кто-то отвечал на выстрелы. Норвежский строй дрогнул, напор ослаб, и Харальд понял, что время пришло. Нельзя упускать миг удачи.
– Вперед! – проревел он, перекрывая шум битвы. – Вперед! О-о-дин!
Его секира, будто молот Тора, обрушилась на вражеский щит; пытаясь прикрыться от удара сверху, норвежец пропустил укол копья, согнулся и упал.
– Вперед! Боги видят нас!
Широкое лезвие бродекса почти начисто снесло голову норвежцу, стоящему чуть правее. Свирепый и неукротимый, будто сам бог грома в вековечном сражении с великанами, Харальд развалил грудь еще одному противнику, не успевшему освободить застрявшее лезвие топора. Вокруг сражались его хирдманы, прикрывая вождя с боков. Строй норвежцев начал разваливаться, стремительно откатываясь назад. Нижний острый выступ бродекса, скользнув по чужому шлему, застрял в кольцах бармицы. Харальд рванул оружие на себя, подтягивая врага, как пойманную рыбу, и кто-то из его людей поспешил того прикончить. Освободить секиру не получалось. Харальд бросил ее, выхватил из ножен Синий Зуб, телохранитель поспешно сунул ему в руку поднятый с земли щит. И вовремя: возле умбона тут же вонзилась брошенная сулица.
Сам Хакон конунг в бою не участвовал, стоя позади рядов в окружении знаменосца и телохранителей. В середине построений, куда он бросил личную дружину, шла дикая рубка. Стяг Горма упал, но противник продолжал ожесточенно сопротивляться. Бой слева перешел в мешанину отдельных схваток, где с каждой стороны было по несколько человек. Отважный и необдуманный порыв Олава изменил многое: оба строя распались, но датские бонды со своими отрядами, сплотившись вокруг вождей, продолжали биться. Раненый знаменосец, венд по имени Яр, с обычным молчаливым упорством удерживал синее знамя Олава, большинство участников боя даже не знали, что конунг погиб. Справа же норвежцы дрогнули и откатывались назад: спереди на них давила дружина Харальда, а сзади продолжали осаждать стрелами и сулицами молодые воины Тьяльви.
– Сигурд, как же мне тебя не хватает! – пробормотал Хакон.
Далеко не молодой ярл еще не настолько оправился от ран, чтобы пойти в новый поход, и Хакон передал ему на это время свои полномочия в Норвегии. Не думая, что пожилой воин сможет заметно повлиять на ход сражения, Хакон тем не менее был угнетен его отсутствием. Его языческий «крестный», принявший младенца при появлении на свет и давший ему королевское имя, Сигурд с отрочества оставался его ближайшим родичем, другом, советчиком, наставником, и даже разделившие их вопросы веры не нарушили этой связи. Хакон, давно уже взрослый, зрелый мужчина и отважный воин, без Сигурда чувствовал себя будто без любимого меча – сражаться можно и другим, но той уверенности нет.
В это время сбоку закричали: «Конунг!». Хакон обернулся: один из его людей, Эгиль Паук, отчаянно махал белым худом – судя по богатой шелковой отделке с вышивкой, женским, будто хвастался добычей. Хакон понял этот знак.
– Труби отход! – через плечо велел он оруженосцу.
Заслышав сигнал «Все ко мне!», норвежцы начали откатываться назад, сбиваясь в тесный строй вокруг знамени. Как всегда, кто-то в горячке боя не услышал рога, кто-то не смог пробиться к своим. Схватка шла по всему полю. В иных местах бойцы рубились один на один, не замечая никого, кроме противника и его меча, в котором сосредоточилась жизнь и смерть.