Кольцо Фрейи
Шрифт:
– Ну уж если она связалась с настоящей ведьмой, то сильно похоже на правду, что та кость предназначалась мне. Но ничего у них не вышло – фру Асфрид сделала мне палочку с рунами защиты, а уж она разбиралась в рунах получше, чем какая-то лесная троллиха! Я даже не успела лечь в ту постель, куда она сунула свою пакость, и Хлода в тот же час сама о ней рассказал. Она думала, что меня обвинят, но совать руки в кипяток заодно со мной не захотела. А гнева богов так испугалась, что упала в обморок! Несчастная! – Со смесью презрения и досады Гунхильда покачала головой. – Надеюсь, теперь она будет думать о своем ребенке, а не о том, как бы погубить кого-нибудь.
– А может, и не так, – возразил Кетиль, с таким непринужденным видом, будто они толковали о погоде: пойдет завтра дождь или нет. – Может, теперь она еще больше озлобится против тех людей, что грозят ее будущему ребенку.
– Но я-то ничем ему не угрожаю!
– Сдается мне, йомфру говорит неправду. – Кетиль поклонился со смиренно-лукавым видом, за который его так любил епископ. – Из-за йомфру та бедная женщина может лишиться мужа, а ее будущий сын – королевства.
– Рано ему делить с кем-то королевство. Оно достанется Кнут, после него – его сыну Харальду, потом – моим сыновьям от Кнута. И только после них всех – Харальду и его сыну! Да и вообще – может, Хлода еще родит девочку! – мстительно предположила Гунхильда.
– Нет, она родит самого настоящего мальчика, – уверенно ответил Кетиль. – И всего две задницы будут греть для него конунгово сиденье.
– Что?
– Сдается мне, чтобы стать конунгом, ему надо будет пережить только деда и отца. А для Харальда было бы лучше, если бы этот ребенок вообще не родился. И самое лучшее было бы избавиться от него и его матери сейчас, пока еще не поздно.
Гунхильда вытаращила глаза. Ее возмущало поведение Хлоды, но и в голову не пришло бы ответить чем-то подобным.
– Ты что же… думаешь, что я способна подложить ей такую же пакостную косточку? – со смесью изумления и возмущения пробормотала она. – Да… Харальд сразу убьет меня, если что-то подобное найдут у нее!
– Верно, поэтому лучше сделать иначе. Если мы отдадим богам Хлоду с ее ребенком, тебе и твоим детям ничто не будет грозить, да и для Харальда так будет лучше.
– Отдадим… богам? – Гунхильда с трудом верила ушам.
– Это хорошая жертва. – Кетиль кивнул, будто осматривал свежевыловленную рубину. – Фру как-никак дочь конунга, хоть и не самого удачливого. И сын ее – королевского рода с двух сторон. Если ты принесешь такую жертву за Харальда, то у него будет много сыновей, но ни один из них не помыслит на него зло и не соберет войска.
– Я… принесу?
Гунхильда была как во сне. Ей предлагают принести человеческую жертву? И кто – не совет хёвдингов перед войной, не тинг в неурожайный год, а какой-то хромой одноглазый нищеброд… одноглазый… будто сам… Она знала немало преданий о таких делах, но все они относились к древним временам. К тем давним темным годам, когда «дочь конунга была валькирией» – по словам предания, а это означает, что женщины семьи конунга, как самые знатные в племени, служили посредниками между богами и смертными, провожая умерших на тот свет: павших в битве или избранных в жертву. Но сейчас! Она не помнила, чтобы ее предки в Йотланде предпринимали нечто подобное – хотя, возможно, им мешала близость христианской Страны Саксов. Не стоит забывать и о том, что ее дед и отец крестились под давлением обстоятельств, а мать была рождена и воспитана в христианской семье. Истинно непреклонной последовательницей старины в роду оставалась только фру Асфрид. Гунхильда выросла под большим ее влиянием, но все же не решалась взять на себя такую ответственность.
– Не тревожься, я помогу тебе. Я умею это делать. – Кетиль снова кивнул с таким спокойствием, будто его попросили залатать дыру в сети. – Я умею и заклать, и раздать…
– Но ты же… христианин! Четыре раза крестился!
– Если боги живут внутри человека, маловато будет макнуть его в купель, чтобы смыть их! Даже четырех раз маловато. А Харальд попробует всего один раз. Как бы ему вместе с богами не смыть удачу! Удача не любит, когда вместо своей силы человек начинает уповать на волю божью. Скажи ему об этом сейчас – ведь когда он попытается это сделать, тебя рядом с ним уже не будет…
У Гунхильды кружилась голова; она прижала руки к глазам, потерла веки, потом снова глянула на Кетиля – и ничего не увидела. Какое-то серое туманное пятно колебалось на том месте, где стоял нищий в своем лоскутном одеянии. И это пятно говорило знакомым хриплым голосом:
– Конунги – потомки богов. Они знают, что боги не спускают с них глаз и ждут, что потомки будут их достойны. Кто знает, что ему это не по силам, тот пытается спрятаться за чужого бога, который хочет только смирения – щита и меча слабых. А Харальд достоин, в нем живет сам Тор. Прятаться от богов для него значит прятаться от самого себя. Эти прятки никого не доводят до добра…
Гунхильда поморгала. Серое пятно исчезло, перед ней снова был седой, хромой, наполовину беззубый нищий с полуприкрытым глазом. Откуда у нее чувство, будто сейчас с ней говорил кто-то другой – тот, кто тоже крив и должен склоняться к источнику Мимира, чтобы взглянуть на мир двумя глазами: одним сверху, другим снизу…
– Ну, ты согласна? – Кетиль поморгал и почесал в спутанной бороде. – Мы легко это устроим. Моя дочь поможет, я кое-чему ее научил.
Гунхильда молча покачала головой.
– Подумай еще. Этим ты очень-очень поможешь Харальду, а заодно и себе.
– Ах, если бы я могла помочь моему брату! – вырвалось у Гунхильды.
– А твой брат справился и сам. Лекарь нужен не здоровым, но больным, – так говорил Христос сын Марии.
***
В последующие дни Гунхильда часто думала об этом разговоре. Наутро Кетиль снова ушел в Эклунд, а она подолгу бродила у моря, пытаясь понять, что все это значит. Не безумен ли он, не пытается ли ее обмануть? И что еще принесет ей «дружба» Хлоды с лесной ведьмой?
Но мысли о брате, о Кнуте, о Харальде занимали ее еще сильнее. Она знала: почти невозможно, чтобы после бегства Ингер уцелели все трое: жених-похититель и оба брата. Но за все сокровища мира Гунхильда не смогла бы выбрать, кого из троих ей легче потерять, поэтому не знала даже, на что надеяться. Любой исход принес бы ей горе, и она ждала этого горя, стараясь заранее привыкнуть к мысли о нем и держаться достойно, когда жребий норн станет ясен.
Иногда она злилась на Ингер: ведь из-за дочери Горма дела сложились так печально, своим своеволием та подорвала хрупкий мир между Инглингами и Кнютлингами. Ингер сделала свой выбор – с той решимостью и пренебрежением всем, кроме своих желаний, которые были ей от рождения свойственны. Но потом со вздохом признавала: если бы ей, Гунхильде, Харальд предложил бежать от родных, чтобы всю жизнь быть вместе, она тоже… пожалуй… не могла бы поручиться за свою верность родовому долгу. Так всегда бывает: для любящей девушки ее избранник равен всему прочему миру, а может, и больше него.