Кольцо Гекаты
Шрифт:
Альшванг-Германн сознает свою вину. Это он испугал старуху пистолетом, чтобы она раскрыла ему тайну трех карт, и теперь она мертва, поэтому и находится тут, рядом с ним… Наверное, он должен быть наказан. Но происходит неожиданное – ослепительно прекрасный Судья признает виновной старуху!
Она некоторое время молчит, словно громом пораженная… потом возмущенно взвизгивает, кричит и негодует, взывая к справедливости. Как же так? Злодей пробрался к ней в спальню обманом, притворяясь, что влюблен в Лизу. Дурочка сама объяснила ему, как попасть в дом, когда они с графиней уедут на бал. «Из передней ступайте налево, идите все прямо до
Старуха извергала яростные обвинения, не обращая внимания на обстоятельства, в которых очутилась. Альшванг-Германн поразился. Как она смеет? Вообще-то, ее можно понять: в результате инцидента в спальне пострадал не он, а графиня. И все же…
«Как это возможно, что она спорит с Богом?» – подумал он и посмотрел на старуху.
Но вместо уродливой развалины с трясущейся головой, одетой в желтое платье, шитое серебром, напудренный парик и чепец с бумажными розами, стояло совершенно другое, юное и прелестное создание. Графиня непостижимо переменилась, превратившись в свежую и молодую красавицу с живо сверкающими глазами, алыми губками и очаровательной мушкой на щеке. Голубой шелк платья плотно облегал ее гибкий стан, блестящей волной спадая к ее ногам, обутым в бальные туфельки; украшенный жемчугами корсаж высоко поднимал ее нежную грудь в обрамлении тончайших кружев…
У Альшванга-Германна дух захватило от такого великолепия. Он забыл обо всем: и зачем они оба стоят здесь, и чего ждут, и почему на них строго смотрит лучезарный Судья, и что секунду назад отвратительная старуха вопила и требовала для него кары небесной. Чудная «московская Венера» произвела на Германа Борисовича то же впечатление, что и на падких до женских прелестей французов. Она буквально заворожила, очаровала его.
– Ты будешь в услужении у сего молодого человека! – повелел Божественный глас. – Такова моя воля.
– Как?! – возмутилась красавица, краснея, как маков цвет. – За что?!
– В течение одной его жизни будешь выполнять все, что он пожелает! – подтвердил Судья.
Альшванг-Германн засомневался, та ли это старуха, которая умерла при виде направленного на нее пистолета. Но Судья, кажется, был в этом уверен. Для него перемена, случившаяся с графиней, как бы вовсе не существовала. Все шло своим чередом…
Герман Борисович проснулся. В окно лился призрачный, зеленоватый свет петербургского утра. Часы показывали восемь.
«Что же, я так и заснул, сидя в кресле? – подумал он. – Ну и сон мне приснился…»
Он собрался было встать, и тут увидел прямо над собою желтое сморщенное лицо старухи-графини, утопающее в складках ночного чепца.
– Чего изволите? – насмешливо-подобострастно проскрипела она, раскачивая из стороны в сторону своей страшной головой.
– Я все еще сплю? – спросил Альшванг.
Никто ему не ответил. Режиссер больно ущипнул себя за ногу, но ничего не изменилось. Пробуждение не наступило. Все осталось, как и было – его комната, бледный рассвет за окном, кресло, он в кресле… и старуха! Она кривилась в нехорошей ухмылке и ждала его приказаний.
И началась у Германа Борисовича новая, лихорадочная полуреальная жизнь. Первое, что пришло ему в голову – а не сошел ли он окончательно с ума? Может, это бред? Игра больного воображения? Многие творческие натуры страдали этим…
Альшванг решил проверить, не грезится ли ему старуха и ее готовность ему служить.
– Хочу выиграть в карты! – заявил он, стараясь не смотреть в мутные, тусклые глаза графини. – Сен-Жермен научил вас. Теперь вы научите меня.
Старуха ухмыльнулась, однако послушно наклонилась и прошептала что-то прямо ему в ухо.
– Завтра же поеду в казино! – воскликнул Альшванг, не веря услышанному и надеясь испугать ее.
Но старуха вовсе не испугалась. Она кивнула головой и засмеялась сухим, трескучим смехом. Оборки ее чепца и отвисшие щеки тряслись, крючковатый нос морщился.
Казино, куда отправился Герман Борисович, было подпольным. Игорный бизнес, как впрочем, и любой другой, в то время был запрещен. С величайшими предосторожностями, после тайных переговоров и рекомендаций некоторых известных в этой сфере людей, Альшванга допустили до игры. Он придерживался рекомендаций старухи – и выиграл!
Этот неожиданный выигрыш изменил все.
«Если я сошел с ума, – решил Альшванг, глядя на остальных игроков, – то они все такие же ненормальные».
Деньги, которые он, нервно вздрагивая, поспешно рассовывал по карманам, жгли ему руки. Герман Борисович вызвал такси и поехал домой, по дороге подозрительно взглядывая на таксиста и опасаясь, не подослан ли он «игорной мафией». Но все кончилось благополучно.
Оказавшись в привычной и безопасной обстановке квартиры, Альшванг вывалил на стол мятые купюры и долго смотрел на них, пьянея от открывающейся перед ним перспективы. Старухи то ли не было, то ли… Он вдруг испугался, что она исчезла, выполнив только одно его желание, бросила своего Германа на произвол судьбы! Перед глазами сама собою возникла сцена, когда «тот» Германн, возвратившись из трактира, где он напился, бросился на кровать и заснул. Проснулся молодой офицер ночью, в комнате, залитой лунным светом, без четверти три. Напряженный слух его уловил незнакомую походку: кто-то ходил, шаркая туфлями. «Дверь отворилась, вошла женщина в белом платье… скользнув, она очутилась вдруг перед ним, – и Греманн узнал графиню!
– Я пришла к тебе против своей воли, – сказала она твердым голосом, – но мне велено исполнить твою просьбу. Тройка, семерка и туз выиграют тебе сряду, – но с тем, чтобы ты в сутки более одной карты не ставил и чтоб во всю жизнь уже после не играл».
Альшванг-Германн долго не мог опомниться, путая видения и реальность.
– Как?! – возмущенно воскликнул он, почти повторяя поведение старухи на Божественном суде. – За что?! Почему? Ведь ей велено исполнять все мои желания в течение одной жизни.
Тут он застыл в замешательстве. Что значит «одной»? Разве будут еще жизни? Ну, во всяком случае, он еще не стар, здоров и эта его жизнь, в которой графине приказано служить ему, еще далеко не кончена…
За его спиной послышалось движение, и где-то под потолком будто зазвенели китайские колокольчики. Зашуршал по паркету атласный подол, и запахло старинными, незнакомыми духами и пудрой.
– Испугался, любезный друг? – усмехнулась надменная, сияющая кружевами и голубыми шелками красавица. Длинные серьги в ее ушах играли светом, блистанием дорогих камней, раскачиваясь в такт словам. – Пока рано…