Кольцо графини Шереметевой
Шрифт:
Так ехали молодые супруги Долгорукие, сидя в своей карете и разговаривая, отрешаясь от дождя, тряской дороги и косых взглядов родственников.
Впрочем, выпадали часы, когда горизонт очищался от облаков и на небе господствовало солнце, мягкое, апрельское солнце, взывавшее к терпению. Тогда князь Иван и братья его садились на верховых лошадей и скакали по полям. Непременно потом князь подъезжал к карете, где пребывала жена, и она выглядывала из окошка, любуясь его конём:
— Этакой красавец! То аргамак по кличке Ветер?
Славная лошадка... А глаза какие... и весь трепещет... Была бы я живописец, непременно написала бы портрет его...
Князь
— Да разве с лошадей портреты пишут?
Лошади — особая страсть Долгорукого. Но именно по этому самому больному месту и нанесён был первый удар, когда приблизился обоз к городу Касимову. Здесь отобрали у них верховых лошадей, в том числе и любимого аргамака. В «Своеручных записках» Шереметева-Долгорукая повествовала об этом так:
«Девяносто вёрст от города как отъехали, в первый провинциальный город приехали; тут случилось нам обедать. Вдруг явился к нам капитан гвардии, объявляет нам указ: велено-де с вас кавалерию снять... В столице, знать, стыдились так безвинно ограбить, так на дорогу выслали. Боже мой, какое это правосудие?»
Простившись с «кавалерией», молодая княгиня заметила:
— Небось Бирон теперь будет хозяин нашим коням. В Москве сказывали, что с лошадьми он разговаривает по-человечески, а с людьми — как с бессловесными животными.
Впрочем, Наталья тут же пожалела о своих словах: зачем слышать сие Ивану Алексеевичу? И пустила в ход всю свою ласку и женскую хитрость, чтобы отвлечь его от грустных дум.
ОТ КАСИМОВА ДО СЕЛА СЕЛИЩЕ
— Господи, как надоели мне сии тесные обстоятельства! — воскликнула княжна Катерина Долгорукая, когда обедали они в каком-то трактире гречневой кашей. — Хочу чего-нибудь сладкого! — И отодвинула от себя тарелки.
Прасковья Юрьевна виновато глянула на дочь:
— Недостанет у нас денег на дорогу, ежели мы сладкое будем есть... Питаемся-то общим коштом, а нас — экая орава!..
При этом свекровь с Катериной многозначительно переглянулись и обратили взгляды на Ивана и его жену. Лицо Натальи стало пунцовым: как перед отъездом договаривались питаться общим коштом, сообща, а теперь, значит, они с мужем в тягость?..
С того дня молодые решили отдельно покупать продукты, отдельно кормить своих лошадей, собак.
В первом же селе Иван Алексеевич отправился на базар, но оказалось, что ежели так тратить деньги, как он, то им и на неделю не хватит. К тому же князь раздосадован тем, как грубо отвечали на базаре. Что было делать? Молодая княгиня стала вместе с ним ходить за покупками, а потом и одна, она научилась даже «торговаться».
— Сколько ещё вёрст до села нашего? — нетерпеливо покусывая губы, спросила Катерина. — Там-то накормят нас как надобно?
Отец стал живописать село Селище, красоты его и богатство. Катерина всё ещё держала себя как порушенная государева невеста, и родители старались во всём ей угождать. Братьев и сестёр это раздражало, и оттого в семье то и дело возникали споры-раздоры. Долгорукие были вспыльчивы, горячи, склочливы. Прямоты и открытости, которые царили в шереметевском доме, тут не было и в помине. Иван Алексеевич всячески старался уберегать жену от пререканий сродников, да и сама она держалась осторожно. Однако замечала, что от этого ничуть не умягчались их сердца. Уж не завидуют ли они её счастью? Ведь ей и впрямь с милым рай в шалаше. Свои обиды Наталья умела забывать и более всего переживала за мужа: сколько несправедливостей свалилось на его голову!..
А весеннее половодье всё не утихало, пойма Оки превратилась в море, ручьи — в реки, а реки — в озёра. Да и что это была за дорога! То и дело возникала на пути вода, приходилось объезжать, а спросишь у кого? — во всей «русской» Европе населения было меньше, чем в сегодняшней Москве.
Ехали — пока светло, а как темнело — останавливались на ночлег, иной раз — где придётся, прямо в лесу, в поле. Ставили палатки, расстилали постели, причём молодым — в самую последнюю очередь. Наталья Борисовна так и написала в своих «Записках»: «Настигла нас ночь, принуждены стать в поле, а где — не знаем, на дороге ли или свернули, — никто не знает, потому что все воду объезжают. Стали тут, палатки поставили. Это надобно знать, что наша палатка будет всех далее поставлена, потому что лучшее место выберут свёкру, подле поблизости золовкам, а там деверям холостым, а мы будто иной партии: последнее место нам будет. Случалось и в болоте; как постель сымут — мокра, иногда и башмаки полны воды».
Однажды, увидав мокрые башмаки мужа и зная, что переменить нечего, несчастная жена разрыдалась. Князь рассердился:
— Из такого пустяка слёзы лить? Говорил я тебе, оставайся дома! Плакальщица!..
И зареклась с того дня Наталья показывать своё горе, а ежели невтерпёж — так при Дуне или при гувернантке отревётся. Ах, как благодарить ей Бога за то, что последовали они за нею в горький сей путь! Что бы она без них делала?..
Откроем ещё «Своеручные записки»: «Маленькая была у нас утеха — псовая охота. Свёкор превеликий был охотник; где случится какой перелесочек, место для них покажется хорошо, верхами сядут и поедут, пустят гончих; а я останусь одна, утешу себя, дав глазам своим волю, и плачу, сколько хочу».
Как-то братья Иван и Николай отправились вперёд проведать дорогу. Час, другой нет их, уж третий пошёл...
Молодая княгиня наплакалась вволю, глядит — на дворе тьма-тьмущая! Где они, куда запропастились? Вдруг заблудились и никогда не найдутся али провалились в воду, потонули?..
Наконец в сумерках показались две фигуры: они! От того, что поведали братья, впору было снова разреветься. Подъехали к реке — хотели узнать, глубока ли вода. Иван пришпорил коня, ступил, но Николай остановил его — мол, шуба у тебя долгополая, ежели глыбко — утонешь. Сам же он был в коротком кафтане и двинулся вперёд. Но только сунулся в воду, как лошадь тут же провалилась. Еле вытащил его старший брат, и с немалым трудом выбрались они на дорогу...
Увидя заплаканные глаза жены, князь на сей раз не осердился. «Не тужись, друг мой сердешный, — утешал её. — Не простужусь, тело у меня крепкое, была бы душа такая... А как скоро будем в доме своём, в Селище, там отогреемся».
Село это их родовое было как земля обетованная для иудеев. Когда увидали путники пышную кущу лип на возвышении, жёлто-белый дом — радости не было конца. Здесь они будут жить в тепле и довольстве, дворня со всеми её угождениями небось ждёт уж их...
И в самом деле, едва показались кареты на дороге, как всё село высыпало им навстречу. Вскорости затопили баню, накрыли стол. Золовки перестали пререкаться, девери ссориться, старый князь впервые улыбнулся. Душа Натальи возрадовалась: хоть и не дома, но в достатке, да и места тут славные, не хуже Кускова, и лето во всей своей пахучей свежести, сад — в полном цветении. Вышли из коляски, сорвал Иван Алексеевич три ветки сирени, она уткнулась в упругие прохладные гроздья и замерла от счастья...