Кольцо (Кольцо Кассандры)
Шрифт:
— А как ты думаешь? Рано или поздно они придут и за мной. Когда это будет — через месяц, через полгода, через год?
— Не сходи с ума. Гельмут не писал романы. Он был публицист, открыто выступал против Гитлера. Неужели ты не понимаешь, что это совсем другое дело? За что им тебя ненавидеть? За твой роман «Поцелуй»?
— Знаешь, Кассандра, я и в самом деле не вижу тут разницы.
Он с неудовольствием огляделся по сторонам, чувствуя, что стены собственного дома вдруг стали хрупкими и ненадежными. Фашисты могли ворваться сюда в
— Дольф, милый, ну прошу тебя, будь благоразумен. Произошла ужасная вещь, но с тобой такого случиться не может.
Ты известный человек. Они не посмеют просто так взять и расправиться с тобой.
— Не посмеют? Почему? Кто им может помешать? Ты?
Кто-нибудь другой? Никто ничего не сделает. Что сделал я для спасения Гельмута? Ровным счетом ничего.
— Хорошо, тогда уезжай. Отправляйся в Швейцарию.
Там тебя будут печатать. А главное, там ты будешь в безопасности.
Он взглянул на нее с возмущением:
— Кассандра, я немец. Это моя страна. Я имею такое же право жить здесь, как любой другой человек. Почему я должен уехать?
— Если ты не видишь причин для отъезда, зачем тогда ты морочишь мне голову, черт подери?! — не выдержав, вспылила она.
Это была их первая ссора.
— Я всего лишь говорю тебе, что моя страна катится в пропасть, и меня от этого тошнит.
— Но ты ведь ничего не можешь изменить. Если ты уверен, что все так плохо, уезжай. Уезжай прежде, чем эта страна тебя уничтожит.
— А что будет с тобой? Ты останешься здесь и будешь делать вид, что все в порядке? Ты думаешь, тебя это безумие не коснется?
— Я не знаю… Не знаю… Я вообще больше ничего не знаю и ничего не понимаю.
Прекрасная Кассандра совсем выбилась из сил. Уже в течение нескольких недель Вальмар и Дольф донимали ее этими страшными разговорами, и она чувствовала себя совершенно беспомощной. Больше всего ей хотелось, чтобы мужчины утешили, успокоили ее, пообещали, что все будет хорошо, никаких перемен к худшему не ожидается, а вместо этого и муж, и возлюбленный твердили, что дальше будет только хуже и хуже. Вальмар добивался, чтобы она перестала видеться с Дольфом, а Дольф все время негодовал и неистовствовал, будучи не в силах что-либо предпринять. Вот и сейчас его бессвязная гневная речь растянулась на добрых полчаса. В конце концов Кассандра не выдержала и тоже впала в ярость:
— Какого черта ты хочешь от меня? Что я могу сделать?
— Ничего ты не можешь сделать, будь все проклято!
По его щекам текли слезы — Дольф оплакивал своего пропавшего друга. Он притянул Кассандру к себе и всхлипнул:
— — О Господи… Кассандра… О Господи…
Они простояли обнявшись целый час. Кассандра утешала его, словно он был ее сыном:
— Ничего, милый, ничего. Все обойдется… Я люблю тебя…
Ничего более утешительного сказать ему она не могла.
Кассандра чувствовала, как страх, которому она так долго противилась, овладевает всем ее существом. А что, если Дольфа и в самом деле утащат куда-то в ночь? Вдруг она сама окажется на месте истерически рыдающей подруги Гельмута? Нет, с ней, то есть с ним, такого произойти не может…
Подобные вещи случаются только с другими…
Когда Кассандра вечером вернулась домой, Вальмар ждал ее не у себя в кабинете, как обычно, а в салоне. Предложив жене сесть, он плотно закрыл дверь.
— Кассандра, это становится невыносимо.
— Я не хочу говорить с тобой на эту тему.
Она отвернулась и стала смотреть в пылающий камин, над которым висел портрет деда Вальмара — казалось, вездесущие глаза на холсте следят за всем, что происходит в комнате.
— Сейчас неподходящий момент.
— У тебя всегда неподходящий момент! Послушай, если ты не выполнишь мое требование, я ушлю тебя из Берлина.
— Никуда я не поеду. Я не могу сейчас его бросить.
Было безумием обсуждать подобные вопросы с мужем, но у Кассандры не было выбора. Уже два месяца прошло с тех пор, как ее роман перестал быть тайной. Кассандра любой ценой должна была настоять на своем — слишком часто уступала она мужу в прежней жизни. Она отказалась от театра, отказалась от собственных детей, но Дольфа ни за что не бросит.
Кассандра резко обернулась к мужу:
— Вальмар, я не знаю, что делать. Мне трудно верить в то, что мы живем не в кошмарном сне. Что происходит с нами, с Германией? Неужели всему причиной этот идиот с усиками?
— Очень может быть. А скорее всего дело в том, что этот человек пробудил безумие, таившееся в наших душах. Может быть, все эти люди так восторженно встретили его, потому что давно уже ждали этого часа…
— Неужели никто не может его остановить?
— Думаю, уже поздно. Он заразил своим безумием весь народ, пообещал людям богатство, успех, процветание. На неискушенные умы это действует как гипноз. Противоядия не существует.
— А что будет с нами, с остальными?
— Поживем — увидим. Но с твоим другом, Кассандра, все ясно. Если дела и дальше пойдут подобным образом; долго ждать ему не придется. Ради Бога, послушай меня. Поезжай к моей матери, поживи какое-то время у нее, обдумай все как следует. Отдохни от нас обоих.
Но Кассандра не желала быть вдали от них. И еще она знала, что не должна оставлять Дольфа.
— Хорошо, я подумаю об этом, — сказала она, и Вальмар понял по ее тону, что надежды нет.
Больше он ничего не мог сделать. Впервые за свои без малого шестьдесят лет жизни Вальмар фон Готхард был побежден. Он медленно поднялся и направился к двери.
— Вальмар! — окликнула его Кассандра, протянув к нему руку. — Не смотри так на меня… Мне очень жаль, что все так получилось…
Он становился у дверей:
— Тебе жаль. Мне тоже жаль. Боюсь, нашим детям тоже будет о чем пожалеть. Ты губишь себя и, возможно, губишь всех нас.
Но Кассандра фон Готхард ему не поверила.