Кольцо «Принцессы»
Шрифт:
И в авиации, и в карьере такое положение можно расценить как аварийную ситуацию, и Ужнин находился в ней вот уже три года. От тесной связи с Росвооружением что-то наконец замаячило впереди: маркитанты обладали незримой властью и авторитетом и при благоприятном состоянии звезд на небосклоне вполне могли создать дополнительную тягу, чтобы выскочить из провала и набрать высоту. Однако торговцы оружием из собственных выгод и соображений тянули его в главный штаб ВВС, а он хотел остаться летающим генералом хоть в Африке, чем подземным столичным, висящим каждое утро на поручнях метро. Причину Шабановой ссылки он раскусил сразу, и сразу отметил, что к сему
Бывшего завклубом Федотовской дивизии и настоящего депутата Госдумы знали в войсках как облупленного: он генералов в Москве по стойке «смирно» ставил, объясняя, что такое демократия и вооруженные силы новой России. И те стояли, поскольку не знали, что такое демократия и что такое – новая Россия. Стояли и в душе ненавидели народного избранника, который свои выступления начинал с рассказа, как он выбился из офицерских низов, и что он – сын алкоголика. Так что Шабанова встретили в полку будто героя и поначалу приходили посмотреть на опального пилота, пожать ему руку – ту самую, которой он треснул по физиономии депутата-реформатора, преодолев статус неприкосновенности.
Когда МИГ, оборудованный «принцессой», бесследно пропал вместе с пилотом, Ужнин понял, что это очень серьезно, и за происшествием скрыто нечто особенное, требующее внимательного изучения и разбирательства, что и подтвердилось после доклада Заховая, проведшего с Шабановым первую беседу. Потому командир полка не стал ничего спрашивать, вызвал начальника медслужбы полка и приказал поместить пилота в командирскую палату со всеми удобствами и для начала провести полное обследование и лечение, если потребуется. По настоянию особиста к нему приставили офицера – полуохранника, полуденщика, который теперь сидел в холле аппендикса, где располагались палаты для старшего начсостава, и читал газеты. С обеда и до вечера Германа водили по врачебным кабинетам, где заранее предупрежденные доктора ни о чем не спрашивали, а молча выслушивали, выстукивали, высматривали в рентгеновских лучах и отбирали анализы.
В десятом часу, когда Шабанов лежал у телевизора и гонял пультом каналы, роясь, как нищий в мусорном баке, чем бы поживиться, к нему неожиданно пришел командир полка. Одет был в гражданское, поводок в руке – вышел с собакой погулять и заглянул в госпиталь. Однако показалось, вид у него далеко не прогулочный, чем-то крайне озабочен и возбужден, иначе бы не бросил своего драгоценного кокер-спаниеля одного на улице.
– Покажи ноги! – с порога потребовал он.
– То руки, то ноги, – проворчал Герман и скинул одеяло. – Нате, смотрите…
– Знаешь, что у тебя там пуля сидит? – ткнул пальцем в левую ногу.
– Догадываюсь…
– Откуда у тебя ранения?
– Я говорил, была охота за «принцессой», гнались какие-то непонятные люди, – устало объяснил Шабанов. – Сначала в черном, потом в камуфле…
– Была перестрелка?
– Еще какая… Лодку издырявили в прах.
– Ты плыл на лодке?
– Плыл…
– Что же ты ничего не рассказал Заховаю? – укорил командир, возбужденно расхаживая. – Где это случилось, при каких обстоятельствах?..
– Он не спрашивал. Уперся в одно – где упал, где обломки…
– Ты вообще как себя чувствуешь? Здоровье
– Нормально…
– А почему так быстро раны зажили?
– Иван Ильич лечил…
– Кто такой?
– Доктор… Я у них в больнице лежал.
– В больнице?! Ладно! – ахнул и сам себя оборвал Ужнин. – Рано утром встанешь и все напишешь в рапорте. А то послушаю тебя и не усну. С ног валюсь!.. – Он шагнул к порогу и задержался. – Кстати, зачем ты телевизор выбросил из квартиры?
– Пошлятину гонят, – дернул плечами Шабанов. – Ужас…
– Ну выключил бы. Зачем выбрасывать? Новый телевизор, импортный… Да, и еще. В НАЗ был заложен пистолет-пулемет «Бизон». Заховай нашел только два «магазина»…
Сказать ему, что хотел застрелиться на мусорной свалке в овраге, так точно уж не уснет…
– «Бизон» утонул, – соврал первое, что пришло на ум.
– Как это – утонул?
– Плавать не умеет, железный.
– Укажешь в рапорте. – Ему хотелось, видимо, расспросить подробнее, однако он хлопнул по ноге поводком и вытолкнул себя из палаты.
Этот поздний визит и вопросы тогда ничуть не насторожили Шабанова; он подумал, что Ужнин не хочет наскоро проводить разбор полетов, а, дождавшись своей очереди, сделает это основательно, и рапорт нужен ему, как исходный документ для показа комиссии. Потому с утра Герман сел за сочинение, чем-то напоминающее школьное «Как я провел каникулы». Всю лирику он отбросил – о внучке Забродинова и о летающей тыкве можно ученому рассказывать; командир и члены комиссии подобных фантазий не поймут. Он подробно изложил свои приключения, начиная от взлета с базы Алтупа и до того, как очнулся в лесу близ Пикулино. Поскольку же упущенная лирика разрушала стройность и логику, то Шабанов кое-что придумал, например, относительно своего выздоровления, как снимал парашют с деревьев, куда делся «Бизон», и когда не находил толкового объяснения некоторым обстоятельствам, валил все на болезненное состояние и провалы памяти от сильнейшего воспаления уха. В общем-то, так оно и было.
Через два с половиной часа рапорт на семнадцати страницах был готов и передан дежурившему в холле офицеру. После завтрака к нему пришел капитан из особого отдела и подробнейшим образом, с записью на магнитофон, расспросил о полете после старта с аэродрома монгольского Алтупа, а в конце беседы между прочим сообщил, что комиссия уже в Пикулино. Шабанов стал ждать визитов высокого начальства, но вместо него явился главный хирург госпиталя, пощупал икры на ногах и заявил, что необходимо сейчас же, немедленно сделать операцию. Вчера он сам смотрел рентгеновский снимок и говорил, что пуля находится внутри мышцы, обволоклась пленкой, совершенно не мешает и о срочности ее извлечения не заводилось речи.
– Это что, такой приказ? – спросил Герман.
– При чем здесь приказ? – уклонился хирург. – Ты летать хочешь?
– Хочу.
– Тогда пулю надо вынимать. Это минута работы, под местным наркозом и почти безболезненно, – он показал снимок на свет. – Чтоб лишних дырок не делать, достану через раневой канал. А то потом снова в госпиталь, анализы… Тут за один скрип все равно дней пять лежать еще.
– Валяйте, – ничего не подозревая, разрешил Шабанов.
Через пять минут он уже лежал на операционном столе, и симпатичная, с игриво-улыбчивыми глазами сестрица раскрашивала йодом икроножную мышцу. Потом взяла шприц, но воткнула иглу не в ногу, что было бы естественно для местной анестезии, а в вену на руке и стала медленно выдавливать лекарство.