Кольцо Сатаны. (часть 1) За горами - за морями

Пальман Вячеслав Иванович

Он говорил, а Сергей смотрел в голубые выцветшие глаза его, на красневшие пятнами щеки и думал — долго ли он выдержит?

— У вас температура?

— Кажется, да. Знобит.

В прихожей раздались голоса. Вдруг начальник лагеря? Сергей поднялся.

— Ну, иди с Богом, — прошептал Верховский. — Спасибо, что навестил. Поцелуемся…

Сергей ощутил сухие и горячие губы больного. В глазах у него пощипывало, еле сдерживался. Пожал руку и боком, боком вдоль кроватей направился к выходу.

— Ты все здесь? — раздался голос фельдшера. — В рабочее время?

— Бригаду повернули на вахте.

Почему — не знаю. Проведал дядю, тот, у которого спина.

— Хорошо, что простился, — фельдшер понизил голос. — Пока будет наряд, пока увезем, у него болезнь тяжелая…

В бараке жарко горела печь. Никто не заходил. Почти все туркмены посапывали на нарах.

Сергей уселся около печки, расстегнул полушубок. Неужели Николай Иванович умрет? Эти тихие слова фельдшера, эти сухие обжигающие губы, разговор о семье, как завещание… Великой честности гвардия, прошел всю гражданскую войну. Вот как исчезает интеллигенция.

Почти до обеда бригаду не тревожили. Сергей дремал у печки, вздрагивал, когда хлопала дверь, широко открывал глаза.

И в этот раз, когда вошел нарядчик, он испуганно и быстро поднялся.

— А ну, лодыри несчастные, на выход! С вещами. Будь моя воля, я бы вас в штрафную, чтобы завыли волками. К вахте быстро! Одна нога здесь, другая там!

Туркмены суетились, спорили. Морозов скатал свои немудрые пожитки, сохранившиеся среди всеобщего воровства и потому особенно дорогие. Первым пошел к выходу, оглядываясь, не отстают ли. Нет, все шли кучно, бушлаты поверх халатов, папахи надвинуты на самые брови.

Пришли, построились. За решетчатыми воротами видели машину без крытого кузова. На борту ее грудой висел брезент.

Нарядчик называл фамилию, по одному отходили в сторону. Назвал и Морозова, удивился, словно впервые увидел, спросил:

— Как тебя угораздило в эту компанию?

— Откуда я знаю. Так в магаданских списках было.

— Считай, судьба, парень. Мыкай с ними.

Открылись ворота, их выпустили. Конвоир с винтовкой вылез из кабины, скомандовал:

— В кузов залазь! На скамейках по пятерке. Брезент расправьте от кабины. И на головы. Значит, восемнадцать?

Он расписался, встал на подножку, поглядел, как под брезентом исчезают папахи.

— Поехали! — И хлопнул дверцей.

Без разъяснений, без разговоров их увозили куда-то в неизвестность. Какая она ни будь эта неизвестность, наверное, хуже прииска не получится. Уж это-то Сергей твердо знал. Приподняв брезент, сказал в темноте:

— Помолитесь своему Магомету или кому там…

Приготовились к дальней дороге, а машина прошла минут сорок и остановилась.

— Вылазь! — приказал конвойный. — Прибыли на курорт.

Скатали брезент. Сверху, из кузова, Морозов увидел четыре огромных барака, еще две постройки в зоне и вспомнил: это же пересылка, они ее проезжали, когда ехали на прииск. Значит, их отправляют за пределы «Незаметного». На другое производство? Или в штрафную зону как злостных саботажников. Или… А вдруг?.. И тут сердце забилось скоро-скоро. Вдруг снова на дебинскую стройку? После прииска тот лагерь и стройка с ее теплым сараем и бетономешалкой казались отсюда милым местом. Все познается в сравнении. Неужели ему «повезло» с туркменскими спутниками, которых запросто выпихнули с «основного производства»?

Да, именно так! Он вспомнил начальство в белых бурках, жалобы начальника прииска на «отбросы», которые ему привозят. И решительный жест старшего по чину, который лучше слов означал: верните туда, откуда привезли. Чтобы неповадно было.

Неспособность этих смуглолицых южан к тяжелому труду в морозную стынь спасла и его, волею случая вписанного каким-то лагерным канцеляристом для ровного счета на один листок с туркменами.

Не случись этапа, его самого хватило бы ну еще на три, на пять месяцев.

С великим страхом смотрел сейчас Морозов на жуткие бараки, куда с прииска отправляли инвалидов и стариков, хронических больных, вообще непригодных к труду. Его бригада не должна задержаться здесь. Ведь их воз-вра-ща-ют! Наверное, для того чтобы проучить дебинских начальников и получить взамен крепких, неизношенных людей, еще способных крошить ломами мерзлые «пески» и возить короба к ненавистному молоху-отвалу.

Кого благодарить за случай? Не того же подполковника, у которого в душе нет и крошки милосердия?

Потянулись дни ожидания.

В бараке было не тесно, но очень душно. Все здесь пропиталось каким-то устойчивым, пресно-приторным запахом медленного гниения, застарелых болезней, резким запахом карболки — этого универсального лагерного лекарства. Люди лежали без стонов, без надежды, примиренно, по-христиански — тихо ожидая печального конца.

Тех, что уже не подымались, кормили ходячие, но тоже как-то равнодушно, по обязанности. Не хочешь — не надо, съем твою баланду, не пропадать же добру… Утром по бараку ходил пожилой доктор с отрешенным лицом человека, привыкшего к виду страданий и смерти. Он осматривал живых, задавал два-три вопроса и переходил к следующему. Позже являлась команда со скрипучими тачками. Помощник доктора указывал, куда подъехать, команда стаскивала мертвые тела, бросала в тачки и увозила. Предкладбищенское чистилище, откуда мертвых увозили к месту погребения. Иногда где-то поблизости между двух сопок раздавался звук, похожий на пушечный выстрел. При взрыве аммонала возникали ямы для тех, кого вывозили на тачках.

Похоронная команда состояла из молодых парней с сытыми лицами, на них сохранялось презрительное, тоже сытое выражение некоего превосходства. Лагерная аристократия из уголовников. Они всю жизнь ненавидели вот этих работящих интеллигентов, а здесь получили беспредельную власть над ними. Молодчики работали без суеты, матерились без злобы, скорее для речевого разнообразия. Туркмены и Морозов их не интересовали, даже обыскивать побрезговали: что возьмешь с вернувшихся оттуда?

Из этой зоны, устроенной на перевале между двумя речными долинами, открывался вид на унылые, в мелкой и редкой лиственнице, склоны холмов. Тут свободно гулял ветер, шипела низовая метель-поземка. Каждые три дня со склона, по наезженной колее отправлялись сани со своим «грузом». В оглобли с веревками впрягались эти же хлопцы, они гоготали, как лошади, матерились, тянули под гору рысью и скоро возвращались назад; четверо везли, двое-трое восседали на освободившихся санях. По тому, как скоро они возвращались, Сергей понял, что могил не зарывают. До весны, наверное. Когда земля оттает.