Кольцо странника
Шрифт:
Снежная пыль летела в лицо. На особо резком повороте Степан странно дернулся и боком повалился с саней. Дядька Тихон едва поспел перехватить вожжи. Только и слышали, что приглушенный вопль.
Волки отстали. Всеслав сидел, зажмурившись, до боли стиснув зубы. Дядька оглянулся на него.
– Испугался, малец? Степана жаль – хороший был мужик, верный. Кабы не он – нам всем пропасть.
Всеслав не отвечал. Дрожь постепенно проходила, таяла в коленях. Осмелился, наконец, открыть глаза, оглядеться – все так же простиралась равнодушная степь.
Уже совсем стемнело, когда издалека потянуло запахом дыма – жилье было недалеко. Лошадки приободрились, побежали быстрее. Только к полуночи добрались до ночлега.
Дядька Тихон кнутовищем постучал в ворота – двор был маленький, посреди торчало одно дерево, но ворота добрые. Забрехали собаки.
– Кого несет? – через некоторое время послышался недовольный голос.
– Княжеский воевода проездом, – отвечал Тихон. – Пустите, люди добрые, во имя отца и сына и святого духа.
Им отперли ворота, и заробевший сторож проводил в избу. Всеслава дядька усадил в передней на сундук, сам пошел здороваться с хозяином. Вернулся довольный.
– Привел нас с тобой Господь, – сказал мальчику. – Поп местный тут живет. Заробел меня, аж смешно стало. Ты чего дрожишь, замерз? Ничего, сейчас и поешь, и согреешься.
Изба была новая, чистая. Возле входа – рогожа, о которую следовало вытирать ноги. Сразу усадили за стол. У Всеслава уж глаза слипались от усталости, но есть хотелось больше чем спать. Хлопотливая попадья жалела мальчонку: «Куда тебя, родимого, везут в такое время!». Потчевала его, как родного, а потом села, подперлась рукой. Смотрела, как он ест, и все вздыхала.
Отец Кондратий – толстый, мягкий, весь лучащийся неподдельной приветливостью, разговаривал с дядей Тихоном.
– Своих-то детей Бог не дает, – сказал, кивнув на попадью, – Вот и утешается мальчонкой-то. Ну да пусть их, дело ее бабье. А вот скажи ты мне, добрый человек...
И у них потекла своя неторопливая беседа. Всеслав, насытившись, начал дремать. Уже привиделся ему родной дом, высокое крыльцо, мать с отцом, Нюта. Радуется душа, сердце заходится от счастья... Но багровая вспышка освещает сновиденье – и все меняется. Крыша терема объята огнем, вот-вот рухнут стены. Матери с сестрой не видно, а на крыльце лежит отец с разорванной грудью, умирающий, и подает Всеславу с улыбкой страшный кус окровавленного мяса...
Попадья разбудила плачущего во сне мальчика и увела его на скамью, где уже было постелено. Умащиваясь поудобнее, снова проваливаясь в сон, слышал он слова дядьки, который говорил попу:
– Меня с мальчонкой-то, видно, Бог миловал. Думал, не уйти нам, а вот как оно получилось...
– Так, так, – кивал головой поп. – Детская душенька-то чистая, безгрешная...
– Да еще батюшка его покойный, мой брат родной, оберег ему перед смертью отдал. Говорят, святой человек, монах византийский его своими руками сделал. Кто из нашего рода его носить будет – тому счастье и удача во всем придет...
Всеслав подтянул к глазам руку – захотелось посмотреть на перстень. Прижался к нему губами, улыбнулся про себя – вот как, значит, помог батюшкин последний подарок! И, согревшись, заснул.
Наутро тронулись, и уж больше в пути ничего не приключилось. Ярким зимним днем Всеслав с дядькой въехали в славный Киев-град.
Вотчина воеводы Тихона была в селе Берестове. Крепко жил воевода – терем его стоял на фундаменте загородного княжеского замка, где еще князь Владимир Красное Солнышко отдыхал от своих трудов и забот.
– Вот и хоромы мои! – радостно сказал Тихон, выбираясь из саней. – Ты чего заробел? Вылезай-ка, осмотрись.
Всеслав вылез, озираясь. В хоромы вело крыльцо с крутыми ступенями. Красивое крыльцо, гораздо краше, чем в родном доме – все резное, купол луковкой, как на Божьем храме. Кровля шатром, гребень пестрый, вызолоченный. Нижняя подклеть сложена из могучих бревен. Во дворе много всяких строений – погреба, хлева для скотины и даже кузня – оттуда слышался звон, веяло жаром.
На крыльцо высыпала дворня. Всеслав видел – все рады возвращению хозяина, на лицах светятся искренние улыбки. Ветхая старушонка, вся закапанная воском, растолкала остальных, бросилась навстречу и по тому, как засиял ей навстречу дядя, Всеслав понял – это не последний человек в доме.
– Вот, няня, – сказал Тихон после первых приветствий и лобызаний, – это и есть мой племянник, сын Романа.
– Ах ты, соколик ясный! – старушка обратила на Всеслава взгляд своих не по-старчески ясных, живых глаз. – Сиротка горемычная! Да как же ты на батюшку своего похож-то! Иди, иди ко мне, под сизое крылышко!
Всеслав, которому уже порядком опротивело прозвище «сиротка горемычный», приглядывался к ней с некоторой тревогой, словно хотел узнать, где у нее то самое сизое крылышко, под которое следует идти.
– Ну, что ж ты! – подтолкнул его дядя. – Говорю же тебе: не робей! Это моя няня, она и отца твоего баюкала в детстве. Так и зови ее: няня Ольга.
Крепко взял Всеслава за руку и пошел к терему. Несколько шагов оставалось до крыльца, когда по крутым ступеням навстречу им выбежал, словно шариком скатился, щекастый мальчонка одних лет со Всеславом.
– Батюшка! – завопил он не своим голосом и вцепился мертвой хваткой в полу отцовой шубы.
– Ты зачем выскочил? – пожурил его отец. – Недавно только горлом хворал. Опять занедужишь.
Вместе прошли в терем. Сени просторные, на лавках разостланы звериные шкуры. В крестовой палате, куда прошли, не задержавшись, хоромный убор богатый. Всеслав остановился, перекрестился степенно на угол, где висели образа, завешанные парчовым застенком. Дядька Тихон усмехнулся, толкнул в затылок сына.
– Вот, гляди, как себя держать надо! А ты только и знаешь, что носиться, как угорелый, да нюни пускать. Привечай гостя, не рюмься!
Мальчишка, спрятавшись за отца, недобро глядел на Всеслава круглыми, как у кота, глазами. Но поборол себя, сделал шаг и важно сказал: