Кольцо странника
Шрифт:
Похоронили Ольгу – воеводу отозвал князь в дальнюю вотчину, по делам. Дом остался на плечах Всеслава. Пора как раз была самая горячая – собирали урожай, в деревнях, где многие смерды перемерли от брюшной заразы, не хватало рабочих рук. Дел навалилось много, недосуг было. Потом опять развезло дороги, пришлось ждать, когда установится санный путь...
Всю жизнь потом корил и терзал себя Всеслав, что не поехал к матери. Пренебрег бы страшной заразой, горячей порой сбора урожая, дурными дорогами, отправился бы тогда – кто знает, как бы жизнь повернулась?
На исходе ноября дошла до Киева страшная весть – на вотчины новгородские напали половцы. Никто не ждал такой беды – давненько не видали лиходеев в тех краях, и большой урон они нанесли на сей раз. Награблено было много,
Услышав об этом, Всеслав заперся в своей опочивальне и три дня не показывался, не пил, не ел. К нему стучали, умоляли открыть – боялись, что наложит на себя руки. Собирались уже ломать тяжелую дубовую дверь, но убитый горем воевода приказал дворне не тревожить племянника. Он понимал – или думал, что понимает – его состояние. Парень крепкий, твердо верует в Господа и блюдет все заповеди. Авось, не сделает с собой дурного и выдюжит, найдет в себе силы пережить беду.
Так оно и случилось. Но когда к закату третьего дня Всеслав отворил двери, воевода аж присел со страху. Решил спервоначалу, что племянник умом двинулся: одет он был в кольчугу, в руках держал красный щит с Киевским гербом. За спиной – колчан, из него выглядывает лук. Все это снаряжение приказал сам воевода развесить по стенам Всеславовой горницы – чтобы смотрел и проникался ратным духом, чтобы оставил мысли о монастырских стенах. И вот теперь – гляди-ка, помогло!
– Прав ты был, воевода, – глухо сказал Всеслав, словно отвечая на мысли Тихона. – Не время теперь молиться, душу спасать. Землю русскую спасать надо от поганых половцев!
Хотя глаза Всеслава странно блестели, щеки ввалились, а движения были неверными, как у хмельного, – речь его успокоила воеводу. Еще бы! Три дня без пищи просидеть – не так еще осунешься! Хорошо, что от горя да от трехдневного поста прояснилось у парня в голове, забросил свои причуды.
– Слышу речь воина, – отвечал дядя. – Но не прямо сейчас собираешься ты идти на половцев, витязь? Надо бы сначала подкрепиться, а то тебя сквозняк шатает.
Всеслав усмехнулся, и у Тихона кольнуло в сердце при виде этой улыбки. Только теперь он понял, как изменила его племянника страшная весть. За считанные дни превратился он из беззаботного мальчишки в сурового и печального мужа. Воевода вздохнул и, взяв Всеслава за плечо, повел в трапезную – откармливать после долгого поста.
Всеслав слово свое сдержал – не поминал больше о монастыре, стал усерднее к ратным играм. Отец Илларион, пришедший как-то навестить своего ученика и его дядю, только вздыхал – он от всего сердца сочувствовал горю Всеслава, но надеялся, что именно это горе и обратит его к Господу. Оказалось же совсем наоборот – вместо черной рясы юноша одел блестящую кольчугу и горит не христианским смирением, а неуемной жаждой мести!
Но отец Илларион не мог даже догадаться, какие усилия приходилось прикладывать воеводе, чтобы удержать племянника от необдуманных и опрометчивых поступков! В светлую лунную ночь вывел как-то Всеслав из стойла своего коня, сам оседлал его. И ускакал бы, кабы дворня не приметила его и не донесла бы воеводе. Испуганный Тихон выбежал во двор и остановил племянника, уговаривая его всячески и умоляя не выезжать никуда в ночную пору. Позже Всеслав признался дяде, что измученный тоской и жалостью, собирался он один уехать в половецкий стан и пасть там в неравном бою, отомстив за смерть сестры и матери, за разорение родного гнезда.
Старый воевода чуть не плакал, когда узнал о намерении Всеслава. Тревоги ему прибавляла и еще одна семейная напасть – его собственный сын, Михайла, никак не проявлял желания пойти по стопам отца и стать доблестным воином. В отрочестве никто за ним такого не примечал – мальчонка рос буйным и шумным, ввязывался во все драки, в которые можно было ввязаться. Были у него, правда, и иные привычки, особенные, на которые ни отец, ни окружающие не обращали внимания – до поры, до времени. Любил он меняться с товарищами разными предметами обычного мальчишеского обихода – бабками, мячиками, кубарями и прочим. Да не просто менялся, а с
Тихона до поры не настораживали такие склонности единственного чада, но когда пришла пора ему решать – чем заниматься в жизни, как зарабатывать хлеб насущный – он заявил родителю, что выбрал для себя твердо и навеки купеческое дело. Воевода аж за голову схватился. Господи, что за отпрыски достались! Один несколько лет морочил себе и дядьке голову служением Господу, другой теперь заявляет, что хочет стать купчиком-толстосумом! Но Михайла твердо стоял на своем и твердил одно – не хочу, дескать, ратной славы, ценности ее не вижу и не понимаю, а купцу житье привольное, сытое да богатое!
И отец махнул рукой на сына – отсыпал ему из своей казны немалую часть звонкой монеты на обзаведение и отпустил с миром, втайне ожидая, когда парень проторгуется в пух и прах и вернется-таки на верную воинскую стезю. Но напрасно ждал – Михайло тут же обзавелся своей усадьбой на подоле, открыл лавочку, закупил товару – и дела пошли так, что любо-дорого! В одну зиму он не преуменьшил, но удвоил отцовские деньги, и Тихон уже ни слова молвить не смог против сыновнего дела – только усмехался и качал головой, дивясь – в кого он таким выродился?
Утешило его и то, что Всеслав не собирался сворачивать с воинской стези. Единственная беда, что развернуться ему пока негде было! Но и эта помеха оказалась временной – доблестный князь Святослав собрался объединиться с окольными князьями и идти войной на половцев. То было знойное лето 1184 года.
ГЛАВА 5
Легкий теплый ветер ласково гладил мягкий ковыль; оголодавшие за зиму стада вольготно паслись на сочной траве. В половецком стане одно пиршество сменялось другим: никогда не было такого веселья! Всяко бывало: жестокие сечи, победы и поражения, но никогда не случалось столь удачной поры, никогда половцы не приходили со столь богатой добычей. Хан Кончак раздувался спесью: подъемля серебряную чашу, до краев налитую хмельным кумысом, клялся отдать всю Русь в добычу своим отважным воинам. К тому ж со дня на день ожидали приезда заморского батура, который умел стрелять живым огнем. Это да еще бодрый дух сытых и стойких войск Кончак считал залогом своей победы.
Но все это впереди, а пока хан пирует в белом войлочном шатре в кругу своих верных батуров. Смуглое его лицо, испещренное глубокими морщинами, надменно, осанка величава. Жизнь кажется ему прекрасной в эту минуту – кумыс шибает в нос хмельным духом, от блюд с бараниной и рисом валит вкусный пар, а рядом, облокотясь на ковровые подушки, полулежит краса и радость, властительница дум всемогущего хана – Олуэн, его молодая жена.
Олуэн – полонянка. Отважные батуры наскоком взяли одну из русских вотчин. Немало было взято добра, немало пленников продано в заморье. В сладком опьянении битвой один из половецких знатных воинов увидел бегущую девушку, девчонку почти. Как дать уйти такой добыче? Но полонянка сопротивлялась, как дикая кошка, пустила в ход ногти и зубы. Вот и пришлось слегка приложить ее саблей – плашмя, конечно. Тут случился рядом великий хан. Отчитал батура – нехорошо, дескать, портить товар – за такую красавицу можно получить немало денег. Когда же говорил эти слова, пригляделся к девушке – и обомлел. С первого взгляда ранила она сердце старого хана, и он забыл свои годы. Взял ее в свой шатер и приказал старому шаману-лекарю Асану пользовать ее как родную дочь. Дрожа от страха перед ханом, Асан взялся за дело и поставил-таки девушку на ноги. Только чудной она стала с той поры, как бы слегка повредилась в уме. Ни с кем почти не говорила, даже имени своего не назвала. Когда пришло ей время стать женой хана – не высказала она ни радости, ни протеста. Молча терпела ласки своего покровителя и даже, очевидно, привязалась к нему, потому что ни разу не попыталась бежать. Хан же оказывал ей безграничное доверие. Он звал ее Олуэн – потому что черные, пушистые ее волосы напоминали грозовую тучу, и потому что никогда не улыбалась молодая жена великого хана.