Кольдиц. Записки капитана охраны. 1940-1945
Шрифт:
«Heraus!» [15] — и мы набросились на него! Один из нас по телефону отдал приказ караулу немедленно занять столовую. Любой, кто сейчас там находится, должен там и остаться.
«Los!» [16] . В туннеле под столовой мы поймали десять британских и двух польских офицеров, включая старшего британского офицера, полковника Джермана. Все были в гражданской одежде, у всех имелись пропуска. У них нашли 85 марок монетами и 150 фунтов веса продовольствия — все продовольствие Красного Креста, большей частью в консервных банках, плюс шоколад и печенье. Что за улов для нас!
15
Букв: Наружу, вон! (нем.).
16
Давай! Пошел! (нем.).
Пленные открутили
Последовали контрмеры. Мы начали произвольно менять караульных, следя за тем, чтобы одни и те же солдаты не возвращались каждый раз на один и тот же пост. Таким образом, мы поставили себе целью уничтожить любую закономерность в охранных постах, которая могла бы предоставить пленным определенного человека или постоянное расписание какого-либо рода, которые они могли бы использовать.
А караульный? Он оставил себе 100 марок, получил дополнительное увольнение, продвижение по службе и был награжден крестом «За военные заслуги». Игра стоила свеч.
Это был наш первый большой успех, и могли мы им похвастаться исключительно благодаря преданности одного из наших людей.
Глава 4
СТЫЧКИ И ОТВЕТНЫЕ МЕРЫ
Шел 1941 год, Русская кампания еще не началась. Годом позже я начал сомневаться в стопроцентной надежности нашего караула. К тому времени, а именно к 1942 году, роли начали меняться. Затягивались пояса, падали бомбы, а с ними боевой дух и надежды; знавшие немецкий язык ораторы из числа пленных неустанно распространяли пропаганду среди охраны, и чем теснее мы старались опутать их сетью надсмотра, тем теснее становились контакты с теми, с кем они могли работать. Лейтенант Аллан был занят подобными вещами постоянно, занимались этим и Говард Ги и Джайлз Ромилли, двое штатских, помещенных ОКВ в Кольдиц в 1942 году [17] . Ромилли долгое время был единственным подобным узником. Он стал первым из «Prominente» [18] или заложников, каковыми они предполагались. Он прибыл в конце 1941 года из гражданского лагеря для интернированных. Как племянник сэра Уинстона Черчилля он оказался ценной добычей. ОКВ решило, что Кольдиц был для него самым безопасным местом. И он, и Ги подали очень плохой пример своим товарищам-интернированным. Многие были англо-германского или англо-французского происхождения. Все имели английские паспорта, но в ряде случаев их симпатии скорее разделялись. Эти двое в разное время бежали из замка Вюльцбург в Баварии и после поимки были переведены в Кольдиц через Силезию, прежде чем зараза успела распространиться. Оба хорошо владели немецким языком.
17
В Кольдице я был дважды. В первый раз я попал туда в 1940 г. в качестве ординарца группы британских офицеров, сбежавших по вырытому ими туннелю из лагеря в Лауфене близ Зальцбурга. В то время меня классифицировали как рядового пленного: вместе с другими англичанами меня схватили в Осло. Немцы не поверили, что мы возвращались из Финляндии, где служили добровольцами в Финской международной бригаде. Они решили, что мы были английскими военными в гражданской одежде, поджидающими английского вторжения в Норвегию, которое они только что опередили. Последовали жаркие дебаты по поводу заслуживаемой нами участи. Кольдиц я покинул в начале 1941 г., когда выяснилось, что я штатский, после чего я провел год в лагерях для интернированных, вернувшись в Кольдиц в 1942-м (теперь как штатский со статусом офицера) с досье беглеца и смутьяна. Я оставался в замке до конца. (Примеч. ред.).
18
Видная личность, видный деятель (нем.).
Через три дня после того, как мы помешали массовому бегству из туннеля в столовой, пропал французский офицер, лейтенант Колен. Как он выбрался на свободу, мы опять-таки не знали, как не знали и в случае с лейтенантом Лере, исчезнувшим в апреле.
Мы заподозрили парк.
В Кольдице послеобеденная прогулка по парку была самым слабым местом во всей нашей системе.
Пленные были замурованы и заперты в своем внутреннем дворе, на всех окнах были поставлены решетки. После попытки побега Сурмановича и Хмеля день и ночь в самом внутреннем дворе дежурил часовой, по всему периметру снаружи здания были расставлены прожектора и караульные и, естественно, ограждения из колючей проволоки семи футов в высоту. И все же наше собственное Верховное командование, несмотря на протесты нашего коменданта, вынуждало нас выпускать людей из этого кольца безопасности каждый день после обеда на два часа, чтобы подышать свежим воздухом и поразмяться, согласно условиям Женевской конвенции. Требовалось почти пятнадцать минут, чтобы спуститься в овраг за замком, на восточной стороне, где мы огородили проволокой пространство примерно 50 ярдов на 200. К нему примыкал чуть меньший, обнесенный оградой и проволокой «загон для овец», как его называли французы. Здесь пленные среди деревьев играли в футбол. По всему периметру загона и второго, большего огороженного пространства во время прогулки мы расставляли часовых. Брали с собой и пару собак. И все же случаи побега, происходившие в течение этих прогулок, заставляли волосы вставать дыбом, своим количеством иллюстрируя (по контрасту) первый принцип, согласно которому пленные должны любой ценой оставаться статичными. Второй принцип, к несчастью, гласил, что они должны всегда находиться в движении (тогда они не успеют проложить туннели и потеряют все
Подготовка к прогулке была такова: если находилось тридцать офицеров (данное количество было минимальным), мы выпускали их из их внутреннего двора и строили в подъездном дворике между гауптвахтой и аркой. Их пересчитывали и полученную цифру записывали в книге. Караульные становились с каждой стороны процессии, с одного конца шел наш унтер-офицер, с другого — офицер, иногда с собакой в придачу. Направо, быстрым шагом, под арку, затем чуть левее через немецкий двор. Направо, из ворот нашего двора на дорогу, потом налево, с дороги в 150 ярдах, прямо по крутой тропинке вниз, к потоку на дне маленького оврага, прямо, через мост в огороженное проволокой пространство и «стой!». Между дорогой наверху и потоком 50 футами ниже тропинка проходила вблизи нескольких зданий. На этой тропинке было двое ворот, одни — в самом начале спуска, в ограждении с левой стороны дороги, а вторые — чуть ниже, в конце линии зданий. В паре мест часовые пропадали из виду.
Колонна заключенных всегда тащилась и шлепала. Кто-то шел быстро, кто-то медленно. Никто не шел в ногу. Складывалось впечатление, будто раньше никто никогда не маршировал вообще!
В маленьком загоне в одном конце основного огороженного пространства внизу в парке находилась открытая беседка. Дальний конец этого загона ограничивала стена вокруг парка, примерно 10 футов высотой. Она спускалась по склону лощины, перебиралась через поток, 40 ярдов бежала в низине, а затем поднималась по другому склону.
По прибытии в парк все останавливались. Проводился второй подсчет. Затем караульные занимали свои позиции за проволочным заграждением вокруг всей огороженной области, на тридцатиярдовом расстоянии друг от друга, и пленные получали свободу в рамках шестифутового ограждения из колючей проволоки. Внутри, на расстоянии примерно ярда от ограждения и фута или около того от земли была натянута сигнальная проволока. Переступать за нее или подходить к основному заграждению запрещалось под угрозой расстрела.
Примерно через час свисток собирал всех вместе. Счет проводился в третий раз. Подходили караульные, и процессия маршировала или тащилась назад в замок. Тем временем собаки обнюхивали огороженные пространства на случай фальсификации при пересчете. Наверху перед воротами во двор проводился четвертый пересчет, и, если все было правильно, пленных снова впускали назад в их клетку.
А была ли эта адская прогулка необходима?
Женевская конвенция предписывает свежий воздух каждый день. Что ж, можно было бы сказать, что у пленных имелся свежий воздух в их внутреннем дворе, который был примерно 45 на 35 ярдов по величине. Насколько он должен быть свеж? В конвенции насчет этого пункта ничего не сказано. Не говорит конвенция и о том, сколько ярдов для физических упражнений полагается на человека. В ней ничего не говорится о траве или деревьях, как указал наш комендант протестующим старшим офицерам, когда ему удалось прекратить прогулки. Конвенция ничего не говорит и о том, что должно светить солнце, — в ней просто говорится: «Военнопленным должен быть обеспечен свежий воздух». А потому мы согласились, что пленные получали сверх положенной им меры — то есть льготы, когда, в ту первую зиму, мы разрешали им спускаться в парк для разминки. Когда же происходили неурядицы, мы отменяли эту льготу в качестве наказания. Пленные пожаловались: а) они потеряли доступ к свежему воздуху; б) их коллективно наказывали. И то и другое — нарушение конвенции. Держава — протектор англичан, то есть швейцарское государство, довела это до сведения нашего Верховного командования. В ответ наш комендант заявил, что, поскольку на прогулку подчас было трудно завлечь даже 20 процентов заключенных, а обычно хотели погулять лишь 5 процентов, данное «право» казалось не особенно востребованным. Офицеры умоляли своих друзей составить необходимое количество. Но ОКВ сочло, что прогулка являлась правом, которое должно сохраниться, и не была льготой. Мы потеряли очко и очутились перед проблемой, за два часа ежедневно поглощавшей столько же нашего внимания, включая в лучшем случае 40 процентов пленных, что и весь лагерь из 600 человек за сутки.
Я описал процедуру прогулки по парку так, как мы сформулировали ее для наших подопечных, но эти дьяволы распорядились иначе. Сбор перед спуском вниз иногда походил на толпу, бредущую на экскурсию в Шварцвальд. Они сочились из двора через ворота один за другим, они возвращались назад, чтобы пригласить товарища к ним присоединиться. Прежде чем ворота закрывались, всегда происходила штурмовщина. Гомон голосов, говоривших одновременно на разных языках, напоминал попугайное чириканье. Разнообразие униформ и повседневной формы одежды сбивало с толку — одни шли в шортах играть в футбол, другие бегать, третьи покачаться на любезно предоставленном нами турнике. Некоторые шли тихонько почитать в уголке, некоторые «походить», некоторые поговорить, некоторые поспать, некоторые смотреть в оба, некоторые посадить семена в небольшую клумбу, некоторые «посадить» туда же небольшие емкости с контрабандой. Все были одеты кто во что горазд — от униформы до повседневного тряпья.
У каждого была своя цель, столь же индивидуальная, как и его одежда, и все же все признавали, что разделяли общие интересы, а именно разозлить нас всеми возможными способами, увеличивая тем самым ту возможность побега, которую представляли эти прогулки.
Итак, первая стадия: сбор, вывод желающих погулять в парке из внутреннего двора. Затем вторая стадия: построение в пять рядов для подсчета после прохождения гауптвахты.
Никто никогда не торопился. Люди стояли и мирно болтали между собой. «По пятеро, господа!» — заорал наш унтер-офицер. Никто не двинулся. «Вызовите караул».