Колдунья
Шрифт:
Я оставила кубок на камне.
Я подвернула юбку, чтобы вскарабкаться на Койре-Габайл, и глянула назад, на дом, где спала Сара, а потом на луну, которая светила очень ярко, а затем туда, где люди хохотали вокруг огня. Я увидела Аласдера. Он стоял у костра лицом ко мне и улыбался шутке своего отца. Но улыбка сошла, как только он взглянул на меня. Лишь мгновение мы смотрели друг на друга.
Я знала, что он подумал: «Спасибо». Я увидела это в его глазах.
Я твердила себе это, пока брела домой. Я огибала топи, продиралась между деревьями и думала о том, как он поцеловал ее в щеку — медленным поцелуем, поцелуем по праву. Я смотрела на звезды. У хижины сова ухнула на меня, словно сказала: «Все хорошо, все так, как должно быть», — так оно и было. Новая жизнь пришла в мир. Женщина стала матерью. Мужчина стал отцом.
У себя в хижине я немного поплакала. Совсем чуть-чуть. Я устала, да и увидеть, как рождается человек, — это
Я лежала рядом с козами, одна из них лизнула меня, и от того я заплакала сильнее. Но через некоторое время на меня снизошел сон.
Да, это утешение. Утешение — думать о рождении новой жизни после стольких смертей. Так много несчастий пришло в Гленко! Позже там пролилось столько крови, и, когда я шла по долине или опускалась на колени около убитых, я думала о первом крике новорожденного. Его голос поселился в мире, стал частью его, так же как ветер или земля. И я всегда буду помнить, что ощущала, когда держала младенца, как он приладился к моей сорочке, словно там было место, которое чувствует только ребенок и которое ему подходит.
Он выжил в резне. Сара прикрутила его к себе одеялом. Я видела, как она бежит в буран вместе с другими женщинами и детьми, и слышала, как Иэн кричал: «Быстрее! Сюда!» Я видела их и думала: «Они спасены…» Но потом я подумала: «Где Аласдер? Он не с ними» и «Он пока не в безопасности».
Я побежала вперед. Я неслась очень быстро.
Когда я слышу о Макдоналдах из Гленко, я вспоминаю костер в Ахнаконе и танцы. Я думаю о том, что чувствовала среди них, мне казалось, что они были единым существом, а раз я помогла ребенку Аласдера и Сары появиться на свет, значит я приняла их общего ребенка. Я ощущала это именно так. Именно такая радость царила на том поле. Знание того, что появилась новая жизнь, несмотря на то что смерть бродила где-то рядом, делало их счастливыми. Я всегда буду вспоминать о них — тот свет костра и песню волынки.
Несколько дней спустя пришел Аласдер. Я ловила первые капли дождя. Наконец полило сильно и загрохотал гром, а я смотрела вниз и видела, как он идет по траве.
Его волосы были влажными, и плечи тоже, и он сказал мне:
— Мой сын так красив… Его ножки… Его глаза…
И когда он рассказывал о сыне, то поднимал руки, словно держит его. Я была счастлива — потому что он был счастлив, он весь светился. Я была рада оттого, что все хорошо.
Я сказала ему об этом. А потом добавила:
— Я никогда не видела более красивого существа. Чем он. Ты счастливый.
— Да. Спасибо тебе, — поблагодарил он, — за то, что ты сделала.
Его волосы темнели под дождем.
Аласдер ушел, и, глядя, как он уходит, я думала: «Ты свет. Ты дар — месту, где ты есть, тем, кто с тобой».
Я просто чувствовала это, не ощущая ни горя, ни глубокого желания.
Да, со мной все будет хорошо. Я знаю, что говорила сегодня не так пылко, как обычно. Мое сердце холодное как камень. И оно стало таким не из-за грядущей смерти, или лишь на малую часть из-за нее, но в основном из-за потерь. Всего лишь из-за потери того, чего у меня никогда не было и не будет.
Но со мной все будет хорошо. Я буду думать о том, что у меня есть, что я приобрела, и это ободрит меня. Как я могу быть неблагодарной? Вы пришли. Я так благодарна, что вы пришли, так что я немного подумаю о вас, а потом, возможно, о реках, о закатах в Гленко. О моей кобыле.
Я когда-нибудь благодарила вас? Я делаю это теперь. Я благодарна, мистер Лесли. Я рада, что вы со мной, потому что от этого мне легче.
Пусть вам будет тепло сегодня вечером. Пусть тепло нашего мира хранит вас.
Джейн, я не стану писать о ней сегодня. Я не буду рассказывать тебе, о чем она говорила, потому что для этого придется потратить чернила, и время, и свет — а у меня их не так много. Я напишу тебе о том, о чем давно должен был написать или поговорить. Мы словно два дерева с переплетенными ветвями — ты и я, но все же между нами остаются тайны, о которых мы не говорили. Одна тайна.
Любовь моя, я не хочу причинять тебе боль. Но сегодня вечером все, о чем я думал, — это ты и наша потерянная девочка. Наша маленькая дочь, чье рождение и смерть произошли почти пять лет назад. Я знаю, что ты просила меня не возвращаться к этому и не упоминать о ней. Ты сказала, что если мы не будем говорить о ней, то не потревожим ее памяти, но мы же думаем о ней, правда? Ты же понимаешь, что моя вера и долг не сотрут воспоминания о ней. Этого не может быть. Я не видел ее, как ты, но я помню твое лицо. Я чувствовал горе. Мы никогда не говорили об этом.
— Нам повезло, что у нас есть сыновья, что они живы и здоровы, — сказала ты. — Большинство женщин теряют ребенка или даже двух. На все воля Божья.
Но почему мы больше не говорим об этом? Почему ты чувствовала себя пристыженной? Какой в этом
Неужели ты когда-нибудь думала, что я стал меньше любить тебя из-за этого? Я беспокоюсь, что тебе казалось так. Говорить с тобой о нашей потере было тяжело, мне казалось, что разговоры о ней могут чрезмерно усугубить твою боль. Но теперь я пишу об этом. Пишу то, что не сказал на словах, хотя должен был сделать это с того самого мига, как мы обо всем узнали. Моя любовь не стала меньше. Джейн, я люблю тебя даже больше из-за этого — за непоколебимое выражение твоего маленького лица, с которым ты принимала гостей, когда твое сердце, должно быть, было разбито. Ты была так слаба в те дни. Но все-таки находила в себе силы с высоко поднятой головой встречать гостей и предлагать чай.
Тут нет ничего достойного порицания. Я знаю тебя, любовь моя, я знаю, что ты коришь себя. Я видел тебя в саду, когда ты вглядывалась в траву, и знаю, ты думала, это твоя вина, что наша дочь родилась мертвой. Не кори себя. Господом ей было предначертано знать только ту жизнь, что она провела, свернувшись клубочком у тебя в животе. Это была очень хорошая жизнь.
Разговоры о смерти не могут ничего ухудшить или изменить. Наша дочь не страдает, когда мы говорим о ней. Нашей девочки нет, но давай поговорим о ней? Давай в некотором роде дадим ей вторую жизнь?
Будь великодушна к себе. Не пытайся понять замысел Божий или Его мудрость — это никому из нас не дано. Не считай годы тайком от меня. У нас четверо сыновей, таких сильных и любознательных; я ежедневно возношу благодарность Господу, даже чаще чем ежедневно. Четверо сыновей и такая жена, как ты. Я не могу просить о большем. Я никогда даже не мечтал о половине подобного счастья. Джейн, будь к себе великодушна.
Я по-другому читаю Библию в эти дни. Страницы отсырели, и труднее различать буквы. Но если раньше я в основном искал руководства, то не его ищу теперь.
Я ищу доказательство того, что мои тайные мысли достойны и благородны. Потому что бывают странные минуты, Джейн, когда я думаю так, как не думал раньше.
«По милости Господа мы не исчезли, ибо милосердие Его не истощилось. Оно обновляется каждое утро; велика верность Твоя!» (Книга Плач Иеремии 3: 22–23).
VIII
Если достоинства этой травы сделают вас ее поклонником (так и произойдет, если вы достаточно мудры), приготовьте из нее сироп для внутреннего применения, мазь и притирку для наружного и всегда носите ее при себе.
Вчера я говорила о рождении новой жизни, словно с моей уже покончено. Я говорила о крови и грязи, и о том, как он появился на свет — новый Макдоналд, с туманными глазами матери и рыжими волосами отца, и о том, как я обрадовалась, что он жив. Обрадовалась его розовым ручонкам.
Сегодня мне уже не так плохо. И я думала обо всем хорошем, что видела и чувствовала. Я провела ночь, перебирая в памяти добрые мгновения. Я говорила себе, что я спасала жизни, — я говорила: «Направляйтесь в Аппин и не доверяйте тем людям», и эти слова спасали жизнь за жизнью, жизнь за жизнью.
Но я забегаю вперед. Я еще не рассказывала об этом.
Роды, младенцы — была ли у меня надежда на такое? Я не могу вспомнить. Не помню, чтобы я играла в куклы в Торнибёрнбэнке или придумывала имена для своего нерожденного ребенка. Не скажу, что я когда-то мечтала стать матерью, сначала я должна полюбить. Мужчина должен был полюбить меня, и взять в жены, и раздеть у огня — только он и я. Только так. Он бы двигался на мне и чувствовал меня, и мы бы осыпали друг друга такими неистовыми поцелуями, что нам бы пришлось остановиться и отдышаться, и тогда мы бы рассмеялись. Вот на что я надеялась. Я так страстно мечтала познать и ощутить любовь, но никогда не верила, что она придет ко мне. Я никогда не думала о детях. Я понимала, что надежда слишком призрачна.
Сейчас, когда я на пороге смерти, я думаю об этом. Вы можете представить? Меня? Круглую, как ягода ежевики, с ребенком внутри? Я сомневаюсь, что сделала бы хоть шаг. Я бы могла лишь стоять или валиться вперед, как немощная старуха. А как бы мне, такой маленькой, удалось вытолкнуть ребенка? Я крошечная. Мышка. Маклейн спросил: «Почему ребенок склонился ко мне?» — ему показалось, что я ребенок. Многие думали так.
Я не создана для материнства. Я должна говорить себе это — мир не дал мне всего необходимого для этого. Сердце и голову — да, но не такое тело, как у Сары. От этого мне немного грустно. Но я киваю и понимаю — не все люди одинаковы, и я рада, что это так. Я люблю разнообразие жизни. Я как болотник Слива и моя пукающая лошадь.