Колен Лантье
Шрифт:
– Я боюсь не за себя, Колен. Жизнь или смерть какого-то Вернеля ничего не значит по сравнению с нашим великим делом. Я боюсь за других – за крестьян, поднявших пики и топоры. Ведь если мы не победим, они завтра могут оказаться безоружными в когтях сеньоров.
– Не победим? Чёрт побери, Вернель! Но ведь мы ещё не побеждены!
Толстяк отвернулся, не ответив ни слова. Колен поклялся бы, что видел, как на глазах его друга сверкнули слёзы.
Нуантель казался вымершим. Безуспешно стучались они во многие знакомые дома. Наконец на самом краю селения приоткрылась дверь.
– Что вам нужно? – испуганно спросил старик. – Чего вы ещё хотите?
– Мы идём на соединение с Гийомом Калем и его отрядом.
– Несчастные! Так вы ничего не знаете? Горе нам!
– Говори! Не томи! – нетерпеливо воскликнул Одри.
– Погоди, не торопи меня. Принц Наваррский известил нас, что готов вступить в переговоры с Гийомом, чтобы прекратить крестьянскую войну. Встреча должна была состояться перед крепостными рвами Клермона.
– И Гийом согласился? – прервал его Колен.
– Гийом согласился. Он сказал, что переговоры – дело выгодное и лучше спорить, чем продолжать войну, от которой больше всех страдает народ. Карл переслал ему пропуск, и Гийом ушёл один.
– Не потребовав заложников? Но это безумие!
– Гийом говорил, что с ним ничего не может случиться, потому что он выступает от имени всех.
– Дальше! Что же дальше?
Землистое, морщинистое лицо старика страдальчески передёрнулось.
– Пока Гийом вёл переговоры, принц вероломно напал на Жаков. С ним были его наваррцы, французы, фламандцы и все англичане капитана Серкота. Наши отважно бились, но им не хватало и оружия, и умения. Да, война не наше дело!
– И много убитых?
Одри произнёс эти слова чуть слышно, стараясь сдержать лихорадочное волнение.
– Говорят, что косогор и поле – это сплошное кладбище. И вот, когда всё уже, кажется, было кончено, два мельника, покрытые ранами, распахнув рубахи на груди, пошли на врага.
– Братья-мельники, – прошептал Колен, – Рауль и Пьер.
Старик не расслышал.
– Подойдя на расстояние выстрела из лука, они стали плечом к плечу и снова пошли вперёд. Дворянин, по имени Готье де Маллере, зарубил обоих, а они и не пытались защищаться.
Колен, силясь не разрыдаться, впился ногтями себе в ладонь.
– Что же стало с Гийомом Калем?
– Карл заковал его. Крестьяне из Нуантеля видели, как Гийома на тележке везли в Клермон. Он смело смотрел на своих палачей. Ну, а теперь ступайте, я помолюсь за Гийома Каля, он был праведник.
Старик закрыл дверь, и шум его шагов стих во мраке.
– Скорее в лес, друзья! – вполголоса проговорил Одри. – Быть может, завтра у нас будет много дела.
Багровая туча перерезала небо над Клермоном, и в предрассветной мгле Колен увидел маячившую на плоскогорье каменную громаду крепости.
Глава двадцать третья
Двойной ряд воинов с трудом сдерживал натиск толпы на городской площади Клермона в Бовези. Длинная цепь вооружённых стражников окружала сотни местных жителей, которые пришли сюда по приказу Карла Наваррского, действовавшего от имени дофина. Под страхом тяжких наказаний за мятеж их обязали присутствовать при казни Гийома Каля, «главаря разбойников». Об этом на всех перекрёстках возвещали глашатаи.
У городской ратуши, построенной Карлом Четвёртым, стоял наготове отряд наваррских лучников. По Клермону ходили слухи, что народ не допустит смерти своего вождя, чьё имя вошло уже в золотую сокровищницу народных легенд среди имён святых мучеников. Тайком передавали друг другу, что в городе скрываются вооружённые Жаки. Гийом Каль не должен погибнуть. Пылкая фантазия и любовь народа к своему герою наградили его такими добродетелями, что любое чудо показалось бы вполне естественным.
По толпе прокатился негодующий ропот. Кое-где раздались возмущённые и испуганные крики. Два палача, одетые в красное, в узких штанах и остроконечных шапках, развели под решёткой костёр из поленьев и торфа. Воины древками копий подталкивали вперёд зрителей в первых рядах, а встревоженные наваррские стрелки вертели во все стороны головами, похожими на головы хищных птиц. Шум, должно быть, привлёк внимание наёмников из личной охраны графа Клермонского, так как над зубцами крепостных стен вдруг поднялось множество стальных шлемов.
– От страха у них поджилки дрожат. Поглядите, сколько нагнали стражи!
– Тише, соседка, тише, если нас услышат…
– Они не помешают мне высказать всё, что у меня на душе. Разве можно помешать жаворонку петь, а реке – течь? У женщины сердце смелее, чем у мужчины, куманёк!
– Тише, соседка!
– Да замолчите вы оба! Стыдно болтать пустяки. Дело идёт о жизни человека.
– И какого человека! Ведь они только коварством захватили его.
– Говорят, его пытали в оковах.
– Этот человек слишком велик для них. Это лев, и они всё ещё боятся его.
– Все думают, как вы, кум. Тсс… нас подслушивают!
Наёмники, грубые и заносчивые, чувствуя затаённую в народе вражду, сновали по рядам.
Толпа расступалась, пропускала их и снова смыкалась, как речная вода.
– Это был святой или пророк, он предвещал новые времена.
– Он говорил: «Крестьяне имеют право на счастье. Они сеют, а урожай достаётся не им. Они выращивают виноград, а пьют простую воду. Они подрезают деревья, а их стегают прутьями с тех же деревьев».
– Посмотрите на этих людей в красном. Они раздувают огонь, как черти в аду. Помолимся, братья, помолимся!
– К чему молиться? Вырвем лучше пики у стражников.
– Ты хочешь, чтобы нас перерезали? Мы безоружны, а в городе около двух тысяч воинов, да ещё неизвестно, сколько их в замке.
Иногда ругань и угрожающие окрики стражников заглушали неясный шум голосов над площадью.
Внезапно наступила зловещая тишина.
В извилистом переулке, ведущем от Нуантельских ворот, показалось шествие. Впереди на коне ехал герольд. За ним шли лучники в железных кольчугах, с обнажёнными мечами в руках. Лес стальных клинков поблёскивал в полумраке узкой улицы. Протяжное пение монахов неслось над кортежем, то усиливаясь, то замирая.