Колен Лантье

Оливье Жан

Глаза сверкали на его почерневшем лице, как драгоценные камни.

– Мужайтесь, – говорил он, – скоро настанет время, когда Жак Простак будет хозяином на земле. Мужайтесь, братья!

Гийом Каль сидел, как влитый, в седле, похожий на мраморного всадника. Он исчезал в предрассветном тумане или в вечерних сумерках, чтобы, появившись в других местах, вселять в сердца веру и стойкость.

Глава восемнадцатая

Ангерран де Сир, барон Мелло, поднял на Готье Маллере изъеденное оспой, подёргивающееся нервным тиком лицо.

– Я во всём подчиняюсь дофину, мессир Готье, и соберу под моим знаменем сто вооружённых стражников и челядинцев. Но разве так необходимо лишать жизни мальчишку, которого вы взяли в плен? Если, как вы утверждаете, этот Колен связан с Жаками, его смерть может причинить мне большой вред. Посмотрите, во что сегодня превращены Крамуази и многие другие прекрасные замки, от них остались лишь груды чёрных камней.

– Ей-богу, мессир Ангерран, вы трепещете перед вилланами, вооружёнными только пиками, а между тем вас охраняют стены толщиной в десять футов. Я послан вашим сюзереном, дофином Карлом, и желаю, чтобы Колен Лантье был повешен без проволочек, а труп его выставлен на крепостном валу. Это будет полезным примером для ваших вилланов.

Готье медленно обошёл большой зал, с видом знатока любуясь великолепными коврами бовезской выделки, висевшими на стенах.

– И подумать только, мессир Ангерран, что все эти богатства завтра могут обратиться в пепел и сажу!

– Вот почему и следует защищать мои стены, мессир! Я отдаю последнее, разоряюсь, чтобы снарядить сто воинов и передать их дофину. А вам этого мало! Я знаю наше мужичьё. Их обуревает злоба, и она превратится в неукротимую ярость, если я покажу им тело казнённого.

– Принц очень прислушивается к моим словам, мессир Ангерран. Робер де Крамуази умер, не оставив наследника. Одним росчерком пера дофин может признать вас единственным владельцем его плодородных земель. Это щедрое вознаграждение за услугу, которую я вас прошу мне оказать.

Готье Маллере попал в цель.

– Сильна же ваша ненависть, мессир Готье! Ведь у пленника ещё молоко на губах не обсохло.

– Но у него рука твёрже и взгляд зорче, чем у любого вашего лучника, сеньор Ангерран! – Капитан злобно расстегнул свой кожаный гамбизон и спустил полотняную рубаху, обнажив плечо, на котором багровел звездообразный шрам. – Неправда ли, мастерская работа, мессир Ангерран? Верьте мне, волчатам такой породы надо как можно скорее вырывать зубы.

Ангерран де Сир склонил хилую голову на правое плечо: после падения с лошади оно было на добрых три дюйма выше левого.

– Если это так, Готье, его казнь действительно благое дело. Вы даёте мне слово рыцаря, что земли Крамуази войдут в мои владения?

– Клянусь вам на Евангелии, мессир барон! Когда минуют эти беспорядки, дофин вознаградит каждого по заслугам. Впрочем, я мог бы вздёрнуть этого оборванца и вне ваших стен.

– Поступайте как вам удобнее, мессир, но у меня здесь нет палача.

Готье Маллере так расхохотался, что затряслись его отвислые щёки и заплывший жиром подбородок.

– За этим дело не станет! Я сам справлюсь. Соберите завтра ещё до заутрени вашу челядь – домашних слуг, конюхов, не забудьте и про стражников. Многие лучники ещё недавно ковыряли землю, так что урок будет полезен для них. Тем самым мы окажем бескорыстную услугу и нашему дофину.

Ангерран де Сир вздрогнул от скрытой в этих словах иронии.

– Конечно, мессир Готье, конечно, поскольку король, отец его величества, – пленник в Лондоне.

Готье Маллере хрюкнул по-кабаньи и удалился не простившись. Под его шагами затрещали половицы.

Мессир Ангерран уже почувствовал, как обременительно присутствие этого гостя, который распоряжался в его замке, как хозяин, требовал за столом лучшие куски дичи, топал грязными сапожищами по всем залам, расталкивая слуг и задирая стражников.

* * *

Большая крыса в нерешительности остановилась в кружке света, отбрасываемого на мокрые плиты огоньком пенькового фитиля, плававшего в плошке с маслом, и затем юркнула в темноту. Вода, по капле просачиваясь сквозь своды, образовала перед решёткой большую лужу. В ней отражались нижние ступеньки грубой каменной лестницы.

Крысиное семейство от мала до велика, задрав хвосты, пересекло лужу вплавь. Где-то далеко во мраке скрипнула дверь. Колен насторожился. В этой подземной тюрьме, куда никогда не проникал дневной свет, он утратил счёт времени. Ему казалось, что минуло бесконечно много дней с той поры, когда он очнулся за этими зловещими запорами, с мучительной болью в голове от удара, нанесённого ему Готье Маллере. Три раза в день молчаливый тюремщик, такой же мрачный, как и окружающие стены, просовывал сквозь железные прутья кружку с водой и заплесневелую корку хлеба.

– Где я и что от меня нужно Готье Маллере? – воскликнул как-то раз узник.

В ответ тюремщик лишь угрожающе потряс ключами.

Чтобы отвлечься от грустных мыслей, Колен пытался вспомнить яркое солнце в лесу, синеватую дымку тумана над Сеной, раннюю весну, когда за оградой церкви Святого Северина распускаются почки. Что сказал бы сейчас его отец, если бы узнал о похождениях сына? Неужели Готье Маллере решил сгноить его, забытого всеми в этой яме? Мальчик содрогнулся. Нет, лучше немедленно умереть! Только разок ещё увидеть солнце! Одри не покинет его. Толстяк Вернель давно поднял тревогу.

Послышался мерный стук тяжёлых шагов по каменным плитам. Приближался кто-то чужой. Тюремщик так не ходит. Быть может, Вернель?..

– Ну как, гадёныш? Крысы не нарушали твой сон? Ба, да у тебя покраснели глаза, храбрый стрелок! Уж не плакал ли ты?

Готье Маллере, в сопровождении тюремщика и стражника, державшего факел, стоял на верхней ступеньке, широко расставив ноги и подбоченившись. В кулаке он сжимал верёвку в три фута длиной.

Колен дал себе слово молчать, но он не мог вынести издевательского тона капитана королевских лучников.