Колеса ужаса
Шрифт:
Такова война.
Те, кто разучился плакать, научились бы заново, если б им пришлось стоять рядом с собирателями трупов, солдатами-штрафниками, и наблюдать за их работой.
Солдатам из штрафных подразделений всегда достается грязная работа — как в лагерях, так и на передовой.
Мы недавно вернулись с Восточного фронта пройти обучение на новых танках и взять пополнение. Наш полк был штрафным. Все мы пришли туда из концлагерей, тюрем, исправительных подразделений и прочих исправительных учреждений,
Плутон, здоровенный докер из Гамбурга, на гражданке носивший имя Густав Эйкен, оказался в тюрьме потому, что украл грузовик муки. Он постоянно утверждал, что обвинение было ложным, но мы были убеждены в обратном. Бауэра приговорили к шести годам каторжных работ за то, что он продал на черном рынке свинью и несколько яиц.
Старик, командир нашего отделения, был самым старшим из нас. Женатым, с двумя детьми, по профессии столяром. Политические убеждения привели его на полтора года в концлагерь. Потом как ПН (политически неблагонадежный) он попал в Двадцать седьмой (штрафной) танковый полк.
Обер-ефрейтор Йозеф Порта, рослый, тощий и невероятно уродливый, постоянно говорил, что он красный. За красное знамя, установленное на куполе церкви Святого Михаила в Берлине, его отправили в концлагерь, а потом — в штрафной полк. Он был коренным берлинцем с неистощимым зарядом юмора и наглости.
Хуго Штеге, единственный из нас учившийся в университете, принимал участие в каких-то студенческих демонстрациях. Провел три года в военных тюрьмах Ораниенбурга и Торгау до того, как очутиться в мясорубке Двадцать седьмого (штрафного) танкового полка.
Мёллер не пожелал отказываться от своих религиозных убеждений, из-за чего провел четыре года в Гросс-Розене [10] , потом ему отсрочили исполнение смертного приговора с правом погибнуть в штрафном полку.
Что до меня, я, Auslandsdeutscher [11] датско-австрийского происхождения, был осужден за дезертирство в начале войны. Мое пребывание в Ленгрисе и Фагене было недолгим, но бурным. Потом меня заклеймили как ПН и отправили в штрафной полк.
10
Название известного концлагеря. — Примеч. ред.
11
Буквально «заграничный немец»; более распространенным названием таких людей было «фольксдойче» — этнический немец. — Примеч. ред.
После воздушного налета мы разбились на спасательную и похоронную команды. Пять дней доставали труп за трупом из подвалов и воронок от бомб. Теперь мы входили один за другим в церковный двор и укладывали тела в большую общую могилу. Попытки опознать их почти во всех случаях были безнадежны. Огонь сделал свое дело, и большинство документов исчезло; если они не сгорели, их похитили мародеры, наплывавшие отовсюду, будто хищные рыбы. Когда эти акулы в человеческом облике попадались, их расстреливали на месте. Как ни странно, происходили они из всех классов общества.
Однажды поздно вечером мы схватили двух женщин. Заметил их Старик. Поскольку требовалось убедиться, мы спрятались и наблюдали за ними. Женщины украдкой ходили среди развалин и наклонялись над трупами, смрад которых, должно быть, вызывал спазмы даже в их желудках. Со стервятнической алчностью, явно следуя привычному шаблону, они искали ценности в карманах и сумочках. Схватив обеих, мы нашли у них тридцать часов, пятьдесят колец и другие драгоценности. Пачку денег, которые, по их утверждению, принадлежали им. У них был нож, которым они отрезали пальцы у трупов, чтобы снимать кольца. Доказательства не оставляли никаких сомнений. После нескольких истеричных криков обе признались.
Подталкивая прикладами, мы подвели их к закопченной стене и заставили повернуться к нам спинами. Стрелял им в затылок тихий Мёллер. Когда обойма пистолета опустела, Бауэр потыкал их носком сапога, дабы убедиться, что они мертвы.
— Черт возьми, какие суки! — возмутился Порта. — Держу пари, они члены партии. Эта публика ничему не дает пропасть. Я бы не удивился, если б нам приказали отрезать волосы у мертвых — у которых хоть какие-то сохранились.
Порта с Плутоном стояли в открытой могиле. Мы подвозили трупы на мусорных тележках и сваливали им.
Через края свисали руки и ноги. Одна голова моталась над задним колесом из стороны в сторону. Рот был широко открыт, зубы оскалены, как у рычащего животного.
Старик и лейтенант Хардер собирали документы тех, у кого они сохранились. Других мы просто считали, как грузчики мешки на складе. Наши командиры составляли список за списком: столько-то мешков — столько-то мужчин и женщин.
Нам выдали шнапс, чтобы дать возможность работать с разжиженными трупами. Каждые несколько минут мы основательно прикладывались к стоявшим у старого надгробного камня большим бутылкам. Ни секунды не были трезвыми во время этой работы. Без выпивки мы бы ее не вынесли.
Какой-то прусский педант решил, что тела, найденные в одном подвале, нужно хоронить вместе. Поэтому иногда корыто или ванна оказывались заполненными черной, студенистой массой, которая некогда была людьми. Всех складывали лопатами в одну ванну. Сверху прикрепляли бирку с указанием количества находившихся там людей. Пятьдесят побывавших в фосфорной бане человек не заполняли обычную ванну до краев.
Рослый русский военнопленный, работавший с нашей командой, все время плакал. Таким страданием переполняло его количество детей. Укладывая их как можно бережнее в могилы, он причитал:
— Бедные детишки, несчастные детишки!
Если мы пытались уложить с детьми нескольких взрослых, русский выходил из себя, и в конце концов мы предоставили ему делать все по-своему. Пил он много, но казался совершенно трезвым. Он бережно расправлял им руки и ноги, укладывал на место уцелевшие волосы. С раннего утра до позднего вечера русский ухаживал за своими жуткими подопечными, и мы ему не завидовали… Старик утверждал, что не пьянел он потому, что был близок к безумию.
По счастью, с нами был Порта. Его грубоватый юмор заставлял нас забывать о скверне, с которой мы возились. Когда у крупного, толстого человека оторвалась рука, Порта пьяно захохотал и крикнул Плутону, который замер с открытым ртом, держа ее: