Колесо Фортуны
Шрифт:
– Представление? Какое представление?
– А вы глашатаев не видели, не слыхали? По всему Петербургу сейчас с барабанным боем ходят, провозглашают монаршее соизволение и разрешение господина полицеймейстера Корфа... Видите ли, еще покойная Елисавет Петровна все мечтала переехать в новый дворец Растреллиевой постройки на берегу Невы. Помните, мы проезжали, издали изволили его осматривать?
– Помню, весьма импозантное здание.
– Елисавет Петровна самую малость не дождалась, померла. Постройку кончили, а поселиться во дворце нельзя - ни подойти, ни подъехать. Мы ведь тоже не смогли - вся площадь завалена. Корф мечется, кричит, командует, голос сорвал, все одно толку нет. А император в одну дуду - очистить дворцовую площадь, подготовить новую резиденцию. Совсем барон впал в отчаянность...
"Иди, Николай Андреич, к императору и скажи, коли всего того хлама не жалко, то не нужно никаких рабочих. Надо объявить по городу, что, мол, такого-то числа всем жителям города без различия пола, возраста и всех прав состояния, а также всем пришлым и приезжим разрешается без всякой мзды и пошлины брать и уносить в собственное пользование все строительные материалы в любом количестве, ломать и разбирать балаганы и мастерские. Увозить и уносить можно на себе, на подводах, на лодках, кому на чем придется..." Барон сомневался, колебался, потом все-таки императору доложил. Тот засмеялся и сказал... Не смею повторить, ваше сиятельство...
– Эка, оробел вдруг...
– усмехнулся Разумовский.
– Император сказал: "Сделай, как советует граф Разумовский. Он лучше нас с тобой знает, на что способен "русски мюжик"..." Это их величество пожелали мне напомнить, что все вокруг благородного происхождения, а я в графы - из мужиков... Я помню!
День выдался погожий, даже теплый для этой поры.
Невский лед уже ушел в Финскую губу, до ладожского было еще далеко, и от реки не задувало, как обычно, пронизывающим, стылым ветром. Солнце проглядывало сквозь редеющие облака, поблескивало на шпилях Адмиралтейства и собора и даже по всегда угрюмой толще невских вод рассыпало сверкающих зайчиков. Где же в такую погоду усидеть дома иззябшему санктпетербуржцу, то от холода, то от сырости жмущемуся к печам?, И повысыпали жители столичные на улицы - погреться на солнышке, с соседями перекинуться словомдругим, пройтись, подышать свежим воздухом, а заодно посмотреть, что деется в стольном граде. Ходили давеча приказные с барабанщиками, до хрипоты зазывали разбирать имущество, что на дворцовой площади. Мол, бесплатно и беспошлинно... Знаем мы энти подарки: потом не отплачешься и не расплатишься... Однако отчего не поглядеть, какая из той затеи произойдет конфузия? За вольными обывателями потянулись дворовые - кто понахальнее, заспешил вперед.
Все першпективы, будто спицы к ступице, вели в центр, к дворцовой площади. Необъятная - одним взглядом не окинешь, - она была безлюдна и тиха, как погост.
Однако бывалый санктпетербуржец учен и переучен, он знает - не всякому слову верь, не на всякую тишину полагайся. Не успеешь руку протянуть, тут тебя за эту руку, за шиворот, и поминай как звали... Потому и толокся недоверчивый санктпетербуржец у закраин хламового завала, переглядывался: не затаились ли где солдатушки - бравы ребятушки, не попрятались ли караульные будочники с бляхами, корыстные блюстители порядка и бескорыстия. Однако никаких признаков присутствия власти и ее охранителей не было. Только за бурыми балаганами, горами строительного мусора виднелась громада нового дворца, будто белый с прозеленью айсберг, всползший на берег, чтобы полтора столетия излучать леденящий душу холод и страх. Но пока это будущее вместилище верховной власти было пусто и немо, лишь поблескивали под солнцем бельма оконных стекол.
Первыми, как в зачине драки стенка на стенку, двинулись мальчишки. Их не удерживали. С мальцов, коли и поймают, какой спрос? Ну, дадут заушину, подзатыльник или, в крайности, ухи нарвут - всего и делов... Юркие, горластые разведчики, поддразнивая и подбадривая друг друга, побежали по узким - еле проехать телеге - проходам и сразу затерялись, только звонкие голоса их звучали все дальше и дальше. Скоро появились и первые добытчики - кто нес тупой ржавый топор без топорища или колесо от тачки, кто волок замысловато крученный кованый прут, а кто и покореженный кусок свинцового кровельного листа. И никогошеньки там нету. Только возле дворца, где расчищено сколько-то места, протянут канат меж столбиками, а за ним цепочкой стоят солдаты. Но не лаются и никого не шугают. Просто стоят.
Для порядка. Чтобы к дворцу не лезли. Ну, это понятно - власть, ей охрана требуется...
Стало-ть, ничего? Стало-ть, можно?.. И поначалу не торопясь, с оглядкой, пошли взрослые. И несли сначала какую-нито пустяковину, тот обаполок поднял, а тот горбылек, всем своим видом показывая, что пришли вовсе не для того, чтобы брать и присваивать, а так просто, без надобности - шел себе человек в проходочку и подобрал замест посошка... И снова никто ничего. Тут уж осмелели все, и в проходы хлынули толпы. Сначала выбирали, что попригляднее и в хозяйстве надобнее - да и много ли на себе унесешь? доску или тесину. Возвращались ускоренным шагом, а уж обратно спешили кто с чем мог - с тачкой, тележкой, а более всего на телегах.
И потекли, заклубились людские потоки по узким проходам необъятного хламовника. Сначала путались и перекрещивались потоки, случалось, телеги цеплялись осями, отчаянная ругань взрывалась до небес, однако до драки не доходило: они мешали другим. Сторонние растаскивали телеги, и тогда уже не из чего и некогда было ругаться - надо было гнать скорее домой, чтобы успеть воротиться еще и еще...
Одна за другой к берегу наперегонки шли лодки, спешно грузились и столь же спешно отплывали. По всем улицам и першпективам непрерывной чередой текли два потока. От дворца, мотаясь в оглоблях, лошади тянули перегруженные сверх всякой меры телеги, громоздкий, кое-как набросанный груз угрожающе раскачивался, а то и разваливался на потеху зрителям. Навстречу этому налегке бежал второй поток: пешие - спорым, деловым шагом, на лошадях - рысью, а то и вскачь. Стоя в телегах во весь рост, возницы нахлестывали лошадей, орали ротозеям, чтоб не подвертывались, и гнали, гнали...
Почти всегда строгий, хмурый и как бы пустынно распростертый Санкт-Петербург вдруг ожил, заклокотал всем своим скрытым многолюдством. Ему удивлялись и поражались зрители. Священнослужители, степенные негоцианты, люди в чинах, господа офицеры нет-нет да и выходили на улицу, припадали к окнам, дабы поглядеть на небывалое зрелшце. Говорили, даже государь император выходил на высокое крыльцо деревянного Зимнего дворца, тыкал пальцем во что-то смешное ему, хохотал и звал приближенных тоже посмеяться. Среди них неугасимой улыбкой именинника сиял барон Корф. Несколько дней Николай Андреич пребывал в смятении и тревоге, отчаивался и обнадеживался, верил и сомневался. А ну как лукавый хохол посмеялся над ним, ничего из всей затеи не получится и бесславно прервется незапятнанный до сих пор баронов карьер? Лишиться должности генерал-полицмейстера куда как худо. Но ведь можно впасть и в немилость! А что может быть хуже монаршей немилости?.. Но монарх был доволен и милостив, преизрядно забавлялся и соизволил уже два раза одобрительно похлопать барона по плечу и один раз даже по животу. Барон Корф счастливо жмурился, благословлял графа Разумовского и прикидывал, что, коли так пойдет и дальше, дни через три-четыре, пожалуй, все растащут, остатки прибрать будет не трудно, их величество отпразднует новоселье, и не может того быть, чтобы усердие его преданных слуг осталось не вознагражденным... В чаянии уже почти заслуженной награды барон Корф улыбался все шире и радостнее.
Улыбался не только барон. Улыбались, смеялись, азартно скалились, хохотали прежде всего те, кто без устали тащил, вез, нес на себе строительные отбросы с дворцовой площади. В сущности, они выполняли тяжкую и просто непосильную в иную пору работу, но сейчас почему-то не ощущали ее тяжести и не только не уставали, а, напротив, чувствовали, что силы как бы все время возрастают и нету им ни меры, ни предела, словно была это не работа, а праздник. До настоящего праздника, Христова воскресенья, оставалось еще два дня, но праздничное настроение охватило всех, будто он уже наступил.
Его не могли омрачить даже некоторые неприятные происшествия: одного придавило падающей стенкой барака, несколько человек в сутолоке упали в ямы с гашеной известью. Правда, происшествия обошлись без тяжелых последствий. Для рабочего люда хоромов не строили, кое-как сколоченная из горбылей стенка лишь помяла потерпевшего, серьезного увечья не нанесла. А в ямах известь была почти вся повыбрана, упавших тотчас вытащили, и более перепуганные, чем перепачканные, они вызывали не столько сочувствие, сколько насмешки.