Колесо Фортуны
Шрифт:
Кологойда внимательно рассмотрел кольцо, прикинул на вес и пожал плечами.
– Серебро? Что черное - ничего не значит, серебро, если не чистить, чернеет.
– Какое там серебро! Что металл не драгоценный, видно с первого взгляда. Но, понимаете, лежит год, второй, третий - никакой коррозии. Железо, сталь, чугун - ржавеют, медь, бронза - окисляются. Да, в общем, все металлы, кроме золота, больше или меньше окисляются.
А этому кольцу хоть бы что. Я его даже нарочно смачивал, слегка нагревал - никакого впечатления. Я решил, что это какой-то неизвестный, не поддающийся коррозии сплав. И как-то
Оказывается, кольцо сделано не из какого-нибудь там молибдена или тантала, а из химически чистого железа.
Потому оно и не окисляется. Он - химик, но никогда такого количества химически чистого железа не видел...
Ни один способ выработки железа такой чистоты не дает.
И опять - где взял, когда да как... А что я мог ответить?
Купил. Поехать сразу не удалось - музея тогда не было, я в школе преподавал, тут как раз экзамены. Договорились, что приеду через неделю. А через неделю было двадцать второе июня сорок первого...
– И все накрылось?
– сказал Кологойда.
– Сами понимаете, до того ли было...
– Та-ак, ладно, попробуем от другой печки.
– Кологойда повернулся к Семену: - Так зачем тебе понадобилось это кольцо, Бабиченко?
Семен Верста сидел совершенно безучастно, свесив гогову, и только что не спал на самом деле. Это была самая лучшая, многократно испытанная оборонительная позиция. И он изо всех сил старался показать, насколько все эти вещи чужды ему, непонятны и, стало быть, не нужны.
А если не нужны, то зачем бы он их крал?.. Однако внутреннее напряжение становилось все сильнее, все труднее было с ним справляться и одновременно сохранять вид сонной тетери. И когда дело подошло к концу, оставалось только это клятое кольцо, Семен не выдержал - он испустил негромкое, но совершенно явственное сопение человека на самом деле засыпающего. Однако сидел он, опустив голову и полузакрыв глаза, и потому не видел Кологойду, а тот не спускал с него взгляда. Коголойда услышал сонное сопение и даже улыбнулся. Детские штучки! Еще не родился человек, который бы заснул на первом допросе... Перестарался парень. Когда директор заговорил о кольце, ресницы Семена непроизвольно дрогнули, тело повело от напряжения, а косточки правой руки, которой он держался за табурет, побелели - с такой силой он вцепился в его сиденье. Стало быть, к кольцу он и подбирался...
Рассуждения Васи не блистали глубиной, но в логичности им нельзя было отказать. Если парень забрался в музей, значит, у него была определенная цель. Если прежде всего он пытался взломать витрину, значит, цель эта находилась там. И то, что там, по мнению Кологойды, выставлен был один хлам, не имело значения. И то, что незадачливый воришка ни бельмеса в нем не смыслит, тоже не имело значения. Он мог быть только исполнителем, так сказать, руками. Руки они схватили на горячем.
Теперь нужно было по рукам отыскать голову. Но какой голове и зачем могла понадобиться никчемная железка?
Рассказ директора о химически чистом железе не произвел на Васю никакого впечатления. Железо есть железо, и важно, не какое оно, а кому оно нужно...
– Ты что, оглох? Зачем тебе это кольцо?
– Оно мне нужно? Я его трогал?
– Тебе помешали, а то бы тронул. Зачем? Я понимаю - золотое, продать можно. А тут за версту видно - рядом с золотом и не лежало. Серебряное? Сколько б там того серебра было? На три копейки? А оно и не серебряное железное. Так на кой оно тебе сдалось?
– А я шо говорю - оно мне нужное? Хай оно горит!..
– Правильно! Тебе - не нужное, а все-таки ты за ним полез. Для кого? Кому оно нужное?
Семен сидел сгорбившись, зажав кисти рук между коленями, и молчал.
– Кто тебя за ним послал?
Семен молчал.
– Слушай, Бабиченко! Все равно тебе придется быть честным человеком. Не получается из тебя вор! Ну суди сам: обокрал машину - тебя тут же заштопали...
Семен взглянул на него исподлобья.
– Откуда вы знаете?
– Должность у меня такая, чтобы все знать про вашего брата... Теперь сюда забрался, здесь прихватили.
Ну, а дальше что - в тюрьму? Думаешь, у воров сладкая жизнь? Паршивая жизнь! Ну, сколько-то раз повезет, потом обязательно поймают и посадят. Вор больше сидит, чем на свободе бывает. Хочешь иметь такую жизнь?
– А я шо, вор?
– Вот я и хочу, чтоб ты не стал вором. Нет же никакого расчету! Но учти - это зависит от тебя. Или ты нам сейчас все выкладываешь, и поскольку государство ущерба не потерпело, а ты чистосердечно раскаялся, мы тебя, может, и отпустим. Ты ведь сейчас даже не арестованный, а просто задержанный. Все будет шито-крыто, никто тебя, кроме товарища директора и меня, не видел, и хотя будешь ты на замечании, но официально ничем не замаранный. А будешь запираться, пойдешь в КПЗ, днем получим санкцию прокурора на арест. И тогда уже крышка. Рассказать ты все равно расскажешь. Только тогда уже все будут знать, что ты арестован при попытке обокрасть государственное учреждение. А знаешь, как народ рассуждает: украл не украл, а украсть пытался, значит вор...
И на тебе пятно уже на всю жизнь. Ты вроде в ремесленное хотел? Когда документы подавать, через месяц? А ты в это время будешь под следствием, у подследствелного документов не примут. И пойдет вся твоя жизнь кувырком... Вот думай давай и решай, чего тебе больше хочется - домой или в тюрьму.
Аверьяиа Гавриловича пронзала жалость к этому несчастному парню. Какой он нк тупой, но ведь человек, зачем же коверкать, уродовать ему всю жизнь?
Он даже хотел вступиться, хотя бы несколько слов сказать в его защиту, но Кологойда категорическим жестом предотвратил его попытку.
Семен обмяк и обвис, словно из него вынули все кости, и только чудом держался на табурете. Он был раздавлен, уничтожен и меньше всего мог сейчас думать. И о чем думать? Жалеть о прошлом и настоящем, оплакивать будущее? Уже не было ни настоящего, ни будущего. Смятение, отчаяние и горькая жалость к самому себе сдавили ему горло, сжимали все туже, ему уже нечем было дышать, он открыл рот, но зажатое тисками горло не позволяло вздохнуть, и он, как полузадушенный, прерывисто, со стоном втягивал воздух в легкие, а по носу стекали жгучие капли слез и пота и шлепались на пыльный пол.