Колесо Фортуны
Шрифт:
– Да чего там не хочет...
– миролюбиво сказал Кологойда, хотя, по правде сказать, ему очень хотелось дать подзатыльник этому типу.
– Кто откажется от поллитра? Не умеют они. Грузовиком кое-как управляют, а на "Волге" не ездили. Вот и сомневаются. А вы сразу сволочить... А в чем, собственно, дело? Ну-ка, заведите...
– А вы... разбираетесь?
– с недоверием и надеждой спросил режиссер.
– Трошки. В армии довелось мараковать.
Стартер зарычал раз, второй, наконец заработал и мотор.
– Угу, - сказал Кологойда, - факт налицо - газует, как трактор на солярке. Где ваши причиндалы? Ну, инструменты, - пояснил он, встретив недоумевающий взгляд режиссера.
– Должно быть, там.
– Режиссер повел рукой в сторону багажника.
"Да ты, оказывается, вовсе тютя", - подумал Кологойда и полез в багажник. Пропыленность сумки и девственная чистота инструментов подтвердили его заключение.
Он снял воздухоочиститель, крышку карбюратора, слегка отогнул опорный язычок поплавка и поставил крышку на место.
– Заводите снова!
– Вы же забыли эту штуку!
– с ужасом и торжеством сказал режиссер, показывая на воздухоочиститель.
Он как завороженный провожал взглядом каждое движение Кологойды, не слишком поверив в умение и знания какого-то милиционера, и хотя сам не знал ничего, был уверен, что, если тот начнет портачить, он обязательно заметит и не допустит. И вот опасения его сразу же подтвердились.
– На стоянке эта штука может полежать. Галка в карбюратор не полезет, мух нема, и песок с неба не падает.
Режиссер пожал толстыми плечиками и полез за баранку. Хлопков больше не было, глушитель урчал тише, струйка черного дыма осталась, но стала немного жиже.
Кологойда отпустил стопор трамблера, повернул его вправо, влево, нашел положение, при котором мотор работал устойчивей и тише, поставил воздухоочиститель на место. Дыма больше не было, глушитель, пришепетывая, еле слышно что-то бормотал.
– Вот и всего делов, - сказал Кологойда.
– Окончательно отрегулировать надо трамблером на ходу. Тряпка у вас есть?
– Тряпки?
– удивился режиссер.
– Ах, руки... Я вам пасту дам. У меня есть замечательная паста. Заграничная... Вот.
– Он выдавил из тюбика на ладонь Кологойды колбаску прозрачного желе.
– Вроде духами пахнет, - сказал Кологойда.
– Да, да!
– радостно подтвердил режиссер.
– Вы трите, трите! Как будто моете руки. Понимаете? Без воды, без мыла... Удивительная паста!.. Вот видите?
Видите?..
– в полном восторге восклицал он, наблюдая, как прозрачное желе превращается на руках Кологойды в черные окатыши грязи, а руки становятся чистыми.
– Может, еще дать? Вы не стесняйтесь, у меня много...
Я вам целый тюбик подарю...
Кологойда сгонял черные окатыши и наблюдал за режиссером. Это же пацан! Бородатый пацан...
Их немало развелось, таких великовозрастных пацанов. Привыкнут в детсадике ходить гуськом, держась за подол переднего, так потом и идут всю жизнь, держась за ручку слишком заботливых пап и мам, родственников и знакомых... Их оберегают от забот, за них исправляют, за ними прибирают. Кончают они учение, начинают жизнь взрослых, но остаются детьми - держатся за незримый, но непременный подол...
Им с детства долдонят, что для каждого открыты все пути - выбирай любой. Они часто выбирают какую-либо отрасль творчества: им кажется, что это кратчайший и легчайший путь к славе и деньгам, то есть, по их мнению, к удовольствиям, а в своем праве на удовольствия они не сомневаются. Они слышали и даже сами повторяют, что творчество - это талант и труд, но, не имея никакого таланта, не понимают, что это такое, и убеждены, что творчеству можно научить и научиться - для этого достаточно закончить соответствующий вуз. Заканчивают.
В каких-то простейших правилах и навыках их натаскивают, дают дипломы, и они начинают будто бы творить - писать будто научные труды, будто стихи и романы, будто картины... Все это получается более или менее наукообразным, литературообразным, картинообразиым...
Они слышали о том, что у художника должно быть свое лицо, но их творческие лица неразличимы, как пятки.
Создать что-то оригинальное они не могут, так как воображения у них нет - они обходятся хорошей памятью на чужое и из обрывков чужого комбинируют как бы свое. "Как бы" потому, что похоже-то оно на чужое похоже, но сказать с уверенностью, что украдено, - нельзя.
Убеждения им с успехом заменяют трескучие фразы, а все чувства подчинены необъятному самомнению. Ни думать, ни чувствовать они не научились, поэтому управляют ими не разум и страсть, а импульсы - от любого пустяка, если он близко их касается, они приходят в ярость или отчаяние и столь же легко впадают в восторг.
Нечто вроде восторга испытывал сейчас и режиссер, но ему мало было своей радости, непременно нужно было, чтобы эту радость разделили и другие.
– Видите, видите, какие руки? Почти стерильные.
Замечательная паста!..
– и тут же его занесло в другую сторону. Выходит, я прав: неисправность ерундовская, и это была дурацкая придирка! Просто автоинспектору захотелось показать себя большим начальником...
– Нет, - сказал Кологойда.
– Онищенко ничего не показывал, он про вас думал.
– Как же, - хмыкнул режиссер.
– Может, ему еще спасибо сказать?
– Обязательно! Что получается, когда зажигание позднее да еще карбюратор переливает? Ну, на больших оборотах мотор тянет, но заводится плохо, а на малых оборотах, чуть что - глохнет. Бывало такое?