Колесо Фортуны
Шрифт:
У входной двери застучал молоток.
– Гляди, как бы он тебя самого не догнал... Пошли, Федор!
– Через черный ход, - поспешно сказал Григорий.
– И перед окнами не проходите.
– Неуж перед его курпеткой дефиладу учинять станем?
– огрызнулся на прощание Алексей.
Степан Васильевич Перфильев был одногодком Григория Орлова, и этим сходство исчерпывалось. Он не был ни богатырем, ни красавцем, в битвах тоже не прославился, но обладал двумя качествами, благодаря которым император заметил его и приблизил к себе. Он был старательным служакой. Разводы со всем их нелепым церемониалом
Перфильев -сам усердно выделывал все артикулы, и солдаты командира своего не подводили. Достиг он этого не угрозами и наказаниями, а краткой и совсем не уставной речью, произнесенной перед строем:
– Слушай мою команду! Кто из вас любит, когда ему морду бьют, шаг вперед - ать, два!.. Выходит, никто не любит? Тогда вот что я вам скажу. Мне тыкать вас в зубы тоже радости нету. Только служба есть служба: ты артикул плохо исполнил - мне нагоняй от начальства, значит, я должон тебя в зубы... Так давайте сделаем промеж себя уговор. Вы уж поднатужьтесь, братцы, чтобы все было у вас по полной форме. Тогда и зубы будут при вас, а при случае и чарка вина в награду.
Понятно? Р-разойдись!
Солдаты вняли призыву. Перфильев был замечен, удостоен высочайшей похвалы, а потом и вознесен в собственные его величества адъютанты. Однако он не возмечтал о себе и не зазнался - этого не допустило второе его качество - редкостное простодушие. Некоторые злоречивцы называли это просто дуростью, но император так не думал - он сам был прямолинеен и простодушен, любил за это Перфильева и даже прощал ему плохое знание немецкого языка. Внешность Перфильева вполне соответствовала его характеру: у него были голубые, немного по-детски открытые глаза, округлое лицо и сверхъестественно курносый нос. Над этой необычайной его курносостью приятели посмеивались, говорили, что Перфильеву скрозь его сопелки можно прямо в душу заглядывать. Перфильев не обижался и первый смеялся незамысловатым шуткам.
Прежде только шапочно знакомый с Григорием Орловым, Перфильев зачастил к нему с половины июня.
Поручение приглядывать за Орловым было ему неприятно, но - служба есть служба. Ему сказали, что капитан Орлов ведет себя подозрительно - слишком много к нему ходит народу, сам он тоже стал бывать у людей, с коими прежде не якшался. Вот Перфильев и должен понаблюдать, не кроется ли за этими встречами что-либо недозволенное, не ведутся ли какие предосудительно умственные речи, направленные на цели, начальством не предуказанные и потому могущие пойти во вред державе и ее дальнейшим видам. У Григория Орлова встретили Перфильева радушно, и он стал завсегдатаем. Рапорты его по начальству были кратки, но исчерпывающи: "Вчерась был у Орлова. Пили вино, играли в карты. Ничего умственного не замечено".
Таким образом соглядатайство Перфильева никакого вреда Григорию Орлову и его товарищам не приносило, разве что было иногда досадной помехой, но Перфильев догадывался, что все прекрасно понимают, какую роль он исполняет при Орлове, и очень этого стеснялся.
Вот и теперь он вошел, сконфуженно и неловко улыбаясь.
– Шел мимо, дай, думаю, загляну на огонек... Правда, в эту пору и огонь вздувать нужды нет - без огня светло. Какая может тому быть причина, что в СанктПетербурге кажное лето такая история - ночь наступает, а светлым-светло? А?
Ответа он не дождался.
– У нас в Рязани такого нету. И в других местах не слыхать, чтобы было. В Москве, к примеру, или в Туле. Не иначе, как игра натуры.
Этим глубокомысленным замечанием Перфильев исчерпал свои ресурсы светского разговора и замолчал.
Молчал и Орлов.
– Что, хозяин, не весел? Может, гость некстати? Так я тогда пойду, сказал Перфильев, но с места не тронулся.
– Да нет, отчего, - отозвался наконец Орлов. Он прикинул, что если Перфильева выставить из дому, тот останется трезвым и далеко не уйдет, а затаившись гденибудь, станет наблюдать за домом, и тогда ему, Григорию, о поездке нечего и думать - Перфильев потащится следом. Нет уж, лучше удержать своего шпиона перед глазами.
– Неможется что-то, - пояснил он свою мрачность.
– Брюхо болит?
Из всех существующих недугов Перфильеву был пока известен только этот.
– Вроде голова что-то.
– Так, может, опохмелиться?
– оживился Перфильев.
– Для нашего брата опохмел - первое дело!
– И то верно!
– сказал Орлов и брякнул колокольцем.
Пожелали друг другу здоровья, потом пожелали друг другу успехов, но беседа все равно не вязалась, и Перфильев ухватился за последний якорь спасения:
– А не перекинуться ли нам в картишки?
Они слегка отодвинули штоф в сторонку и стали играть в карты.
Граф Кирила Григорьич Разумовский был уже в халате, когда ему доложили, что поручик Семеновского полка Орлов добивается аудиенции у его сиятельства по делу наиважнейшему и безотлагательному и никаких резонов, что-де, мол, ночь, пускай приходит завтра, слушать не хочет.
– Ну-ну, пусти его, ежели он такой прыткий.
Склонив голову, он оглядел вошедшего Федора с головы до пят и спросил:
– Как зовут?
– Орлов. Федор Орлов, ваше сиятельство.
– Который же ты по счету?
– То есть... по какому счету?
– Ну, сколько вас всего, Орловых?
– Пятеро. Я - четвертый.
– То-то, я гляжу, ты помельче старших. Так что тебе приспичило на ночь глядя?
Федор рассказал об аресте Пассека, о встрече Григория с Паниным, о том, что Григорий остался с Перфильевым, Алексей же едет в Петергоф и утром привезет ее императорское величество, а так как Измайловские слободы у самой заставы, измайловцам и начинать...
Откинувшись на спинку диванчика, граф слушал с полузакрытыми глазами и, только когда Федор замолчал, поднял на него взгляд.
– Все сказал?
– Все.
– Тогда бывай здоров, хлопче!
– То есть как?
– изумился Федор.
– И это все?
– А чего же тебе еще? Ты рассказал, я выслушал.
А теперь иди по своим делам.
Удивленный и раздосадованный, Федор ушел. Разумовский позвонил.
– Что, Тауберт еще дожидается?
– Дожидается, вашсъясь.