Колесо Сансары

Контровский Владимир Ильич

Он стоял у борта, небрежно опершись рукой о планширь, и о чём-то беседовал с другим идальго в камзоле и в шляпе с пером. Ничего особенно, солдат как солдат, один из множества искателей приключений, устремившихся в Новый Свет на душный запах золота по следам адмирала Кристобаля Колона. Но мне показалось, что земля уходит из-под ног, что весь мир рушится, и что я сейчас непременно умру, если не брошусь в воду и не поплыву вслед за каравеллой. Мне казалось тогда, что на меня горной лавиной обрушилось то, что называют любовью, обрушилось, смяло и поволокло, несмотря на мои жалкие попытки сопротивляться

этой лавине. Но потом, много позже, когда я эту самую любовь изведала (и не единожды!), я поняла, что это было нечто совсем другое.

Он не смотрел в мою сторону, а я не отрывала от него глаз, заставляя его взглянуть на меня. И наши глаза встретились…

Корабль был уже довольно далеко от берега, но я ясно различила, как расширились изумлённо глаза этого человека (я как сейчас помню их выражение!), и как его лицо сравнялось цветом с белизной паруса. Он замер неподвижно, прервав на полуслове свой разговор с приятелем, а передо мной дрогнули земля, море и небеса, и я на какое-то время потеряла способность не только говорить, видеть и слышать, но даже думать…

Когда я пришла в себя, корабль уже выходил из порта. Паруса взяли ветер, каравелла чуть накренилась и некоторое время спустя совершенно скрылась из виду. Этот случайный человек исчез из моей жизни – я никогда его более не видела. Наяву.

Несколькими годами позже (прошло, кажется, лет шесть или около того), когда я уже была замужем и готовилась произвести на свет своего первенца, мне приснился очень странный сон.

…Какой-то огромный город, совсем не похожий на наши города; люди, видом своим и цветом кожи разительно от нас отличающиеся; дома и дворцы – совершенно не такие, как здесь…

…Ступенчатая каменная пирамида, и люди на её плоской вершине. Смуглокожие люди с непривычным оружием – с дубинами и копьями, полуголые или в плащах из перьев, и люди связанные – с бородами и белой кожей, хоть и загорелые дочерна…

…И среди тех, которые были связаны, – он. Тот самый идальго, что стоял на борту уплывающей навстречу Судьбе каравеллы. Тот, с которым мы не обменялись ни единым словом…

…А потом его убили – повалили на залитый кровью камень и вырвали из груди ещё трепетавшее сердце. Убили – и я не смогла этому помешать…

Я никогда и никому об этом сне не рассказывала (даже Марте), но с той самой ночи в сердце моем поселилась боль. И всё-таки я жила, и дожила до той поры, когда потеряла счёт прожитым годам…

Кроме Марты и этого воспоминания, есть ещё одно, что поддерживает во мне чуть теплящийся огонёк жизни и придаёт моему затянувшемуся существованию хоть какой-то смысл. Это мои видения. Может быть, видения эти – самое главное из того, что у меня осталось (или даже из всего того, что у меня когда-либо было).

Назвать их просто снами было бы неправильно, поскольку зачастую видения посещают меня наяву, когда я бодрствую. Когда слабеет и отказывается повиноваться тело, разум иногда обостряется. Так получилось и со мной. Я вижу…

…Звёзды, звёзды, звёзды… Звёзды без счёта… Голубые молнии и слепящие белые вспышки… Ощущение Силы, переполняющей всё моё существо, Силы, способной гасить эти звёзды…

Я буквально купаюсь среди звёзд, я пересыпаю их из ладони

в ладонь, словно пригоршню драгоценностей (которых у меня никогда и не было). И я – это не та я, которая живёт здесь, в этом маленьком Мире, пропитанном жадностью, завистью и злобой (справедливости ради надо признать, что в Мире этом есть всё-таки кое-что хорошее – например, девочка Марта), а совсем иное сверхсущество, перед возможностями которого меркнет всё, на что способен Бог-Отец, чтить коего заставляет матерь наша святая католическая церковь.

Я не боюсь таких еретических мыслей (хотя здесь и сейчас, когда добрейший Филипп II, король испанский, прислал в Низовые Земли герцога Альбу Кровавого для искоренения любого свободомыслия костром и мечом, они очень даже могут привести к аутодафе). Мне ли цепляться за земное бытие! Я столько видела и испытала, – и плохого, и хорошего, – что иному человеку с лихвой хватило бы на несколько жизней! Тем более теперь, когда я знаю, что смерти нет.

– Колесо Перерождений вращается, вращается непрерывно, хотя и медленно – особенно на взгляд того, кто втянут в его вселенское вращение. Искупление закончится, закончится рано или поздно, – говорит мне неведомый голос, который слышу только я.

Лучше бы пораньше, конечно… Уж больно тоскливо влачить такое жалкое существование после осознания того, кем ты была, и кто ты есть на самом деле…

– Потерпи, Королева, – утешает голос. – Мы обязательно придём и заберём и тебя, и его – вы снова будете вместе, и теперь уже навсегда. Даже если мы не успеем на этот раз, то мы непременно…

Ну какая я королева! У любой – даже самой захудалой – королевы найдётся хоть одна служанка, чтобы принести её величеству воды… Как я хочу пить…

…Наверно, я задремала: лучи солнца, проникающие сквозь дыры в кровле, из прямых полуденных сделались косыми вечерними. А Марты всё нет, хотя ей давно пора бы вернуться… Несколько раз мне казалось, что я слышу стук её деревянных туфель-сабо на И вдруг сердце мне сжимает такая боль, что даже та, другая боль, моя вечная боль отступает перед этой новой болью и испуганно прячется в самых потаенных закоулках моей души. Я вижу, что произошло, понимаю, что случившееся непоправимо, и от понимания этого мне хочется выть и кататься по полу. Вот только сил на это у меня нет – совсем нет…

Этой жирной свинье – я и имени-то его произносить не хочу! – самое место в Аду, в том самом Аду, которым эти святоши так любят пугать простодушных крестьян и ремесленников. И гореть ему в этом Аду веки вечные! Как же это я, выжившая из ума старая дура, не догадалась предостеречь мою девочку, мою Марту…

Этот похотливый мерзкий боров, нагулявший чресла на обильной церковной жратве и прикрывающий именем Христовым все свои мелкие и крупные пакости, давно уже приглядывался к Марте. Она мне что-то такое рассказывала, я припоминаю, но я тогда слушала её вполуха (опять, наверно, грезила о своём былом) и не обратила на рассказ девочки должного внимания.