Колхида
Шрифт:
Елочка и Христофориди убежали в заросли. Опытная станция была большим тенистым садом, полным чудес. Христофориди растирал в ладонях молодые листья лимонов и нюхал руки.
Широкий дым струился к небу. В саду жгли прошлогоднюю листву магнолий.
Христофориди придумал игру. Он был тигром, а Елочка - охотницей. Христофориди прятался в зарослях, рычал и жевал от бешенства листья, готовясь к чудовищным прыжкам. Он так увлекся игрой, что совершенно забыл о неизбежных неприятностях. Мать-старуха будет его пилить за плохую выручку. Опять придется выпросить у Чопа полтинник, иначе старуха заест.
–
Солнце лилось в заросли зелеными струями, как льется вода сквозь щели в шлюзах. Из земли сочился лекарственный запах корней. Фарфоровые листья рододендронов валялись в траве, как морские звезды. Бамбук шелестел лентами листьев, и этот шелест был больше похож на стеклян-ное щебетание маленьких птиц. Рваные листья бананов скрипели от тугого просачивания соков. Хвоя криптомерии пахла так крепко, как могут пахнуть только сто сосновых, покрытых желтой смолой кораблей.
1
Кала мера - греческое приветствие. (Прим. автора.)
Эвкалипты повернули тяжелые, как бы запотевшие листья ребром к солнцу. Христофориди их обходил. Под эвкалиптами нельзя было спрятаться: они не давали тени. Их листья всегда поворачивались ребром к свету.
На казанлыкских розах Христофориди поймал мохнатого жука. Жук очень сердился и густо гудел в зажатом кулаке. Христофориди показал его Елочке. Потом они, прячась от взрослых, отодрали кусок коры от пробкового дерева Христофориди на поплавки.
Свет, тени, шорох листьев, капли росы, падавшие на смуглые руки, радостный шум моря и облака, подымавшиеся прямо к зениту, как бриллиантовый пар,- все это наполнило Христофори-ди восторгом. Он прошелся колесом по аллее с азартными криками: "Чистим-блистим, блистим-чистим!" - и упал в заросли герани.
За поломанную герань могло здорово влететь, и Христофориди притих. Он взял Елочку на руку и повел к дому, из окон которого доносились голоса.
В доме спорили. Христофориди узнал голос Лапшина. Он его не любил. Чистить Лапшину его громадные красные туфли было сплошным мучением. Для них никак нельзя было найти подходящей по цвету мази.
– Колхида - это вовсе не субтропики,- говорил Лапшин.- Здесь годового тепла недоста-точно для созревания многих тропических плодов.
– Чепуха!
– сказала Невская.- Годовая сумма тепла для субтропиков три тысячи градусов, а в Колхиде она доходит до четырех тысяч пятисот градусов. К чему этот дешевый скептицизм?
– С вами невозможно разговаривать. Вы всем говорите дерзости.
– Я извинилась перед вами за случай на Капарче, хотя я была целиком права. Не будем говорить об этом.
– Я ничего не понимаю в ботанике,- сказал Чоп, чтоб замять неприятный разговор.
Невская улыбнулась:
– В растительной жизни все просто. Чтобы тропические плоды могли созреть, нужна определенная доза солнечного тепла в год. Не меньше трех тысяч градусов. Колебания темпера-туры не так важны. С ними можно бороться: обкуривать деревья дымом - в дыму всегда теплее, - обогревать нежные сорта грелками, укутывать на зиму рогожами. Главное - годовая сумма тепла. Мне странно, что Лапшин спорит, зная, что у нас тепла больше чем достаточно.
– Я не спорю, я только позволяю себе сомневаться.
– Профессорские штучки!
– Невская засмеялась. Ей пришла в голову шутливая мысль.- Давайте проверим. В Южной Англии, с ее туманами и дождями, совсем не холодно. Там годовая сумма тепла около трех тысяч градусов. Как вы думаете, есть в Южной Англии тропические растения?
– Нет и не может быть,- ответил Лапшин.
– Вот этот английский матрос,- Невская показала на Сему,- не будет врать. Он не понимает, о чем мы спорим. Пойдемте с ним в сад. Пусть он покажет, какие деревья из тех, что есть в нашем саду, он видел в Англии.
Капитан перевел. Сема оскалил крепкие желтые зубы. Ну конечно, он был в Южной Англии, на острове Уайт, и постарается исполнить просьбу "миледи". Интересно, на какую сумму "миледи" пошла с Лапшиным на пари!
Вышли в сад. По дороге Чоп строго внушал Семе, что в Советском Союзе неудобно произносить слово "миледи". Сема тотчас же с этим согласился и начал звать Невскую "камрад".
Капитан удивился, что недавний фён совсем не тронул пышную растительность на станции. Невская показала ему на стены эвкалиптов и чинар, спасшие опытный сад от палящего ветра. Эвкалипт не боится фёна.
Сема шел по саду, засунув руки в карманы. Всем своим видом он показывал, что его, матроса, нельзя ничем удивить.
Тропики! На острове Тринидад он бил лимонами стекла в кафе за то, что туда не пустили матроса-негра. Он знал тропики. Он знал все - гнусные перископы подводных лодок, вкус маисового хлеба, кровавые драки с полицией, футбольные матчи не на жизнь, а на смерть, фальшивые морские документы, стачки и, наконец, "большую молитву". "Большой молитвой" называлась плита из песчаника весом в полтонны. Этой плитой на парусных кораблях скребли для чистоты палубу.
Впервые Сема по-настоящему удивился в Колхиде. Капитан порта - ему, по международным морским традициям, надлежало ругать Сему сквозь зубы последними словами - взял его в свой дом и кормил его больше недели. На советских теплоходах в Потийском порту Сема видел кубрики, где не хватало только цветов. Через семь дней его взяли на работу, и молодой инженер Габуния пожимал ему руку и говорил с ним как с равным. Больше всего Сему удивляло, что в этой стране все говорили с ним как с равным, даже ученые женщины.
Сема шел по саду и насвистывал. Он увидел лук-порей и улыбнулся ему, как старому знакомо-му. Он остановился около зацветшей заросли бамбука, далеко сплюнул и издал странный звук, похожий на щелканье:
– Крэк! Вот это дерево растет у нас на острове Уайт.
– Бред!
– рассердился Лапшин.- Вы втравили меня в глупую шутку с этим матросом. Нечего сказать, прекрасное научное доказательство!
– Он прав,- сказала Невская.- На юге Англии есть целые заросли бамбука.
Лапшин вспылил. То Вано, то эта женщина уличают его в невежестве! Тот - с нутрией, эта - с бамбуком.