Колхозное строительство 7

Шопперт Андрей Готлибович

— Ссссс… правда. И про ЦРУ, как ни неловко это признавать, — тоже. Хм, а знаете, что? Давайте задействуем в этой операции товарища Меркадера. За двадцать лет в мексиканской тюрьме он успел завести массу очень полезных знакомств.

— Вербовать будете? — печально вопросил молодой человек крайне смиренного и благообразного вида. Разное он успел в жизни повидать, в том числе и связанное с КГБ, а еще больше — услышать от старших товарищей, но такой психической атаки он ожидать не мог. Даже в страшном сне не мог себе подобного представить. Перед ним сидели двое явных Сотрудников — солидного вида мужчины, в летах, и, что самое дикое, похожие друг на друга как две капли воды. Разве что галстуки чуть по-разному завязаны, да у одного вроде бы очки только для вида,

без диоптрий. Кроме того, в кабинете кроме них было двое православных священников — довольно молодые, чернобородые, энергичного вида. Ещё один удивительный момент заключался в том, что все четверо не были похожи на уроженцев России или Советского Союза — лица были скорее западного типа. Георгий Петрович Винс не знал, кто его будет вербовать и в каких целях, но почему-то был уверен, что пригласили его в этот день именно с такой целью.

— Зачем же вербовать? Мы, Георгий Петрович, будем приглашать вас к честному и взаимовыгодному сотрудничеству. А вот вербовать будете вы, — растянул губы в улыбке один из «близнецов». Говорил он совершенно без акцента. — Меня зовут Эрвин Эрвинович, вот это, — показал он на своего двойника, — Рамон Иванович, а это — Алексей Михайлович и Алексей Яковлевич.

Священники, которых назвали не по канону, неудовольствия этим фактом не выказали. Видный деятель движения евангельских христиан-баптистов совсем перестал понимать, что происходит.

— Георгий Петрович, скажите, вы за последний год, с тех пор как вас выпустили из заключения, подвергались притеснениям или гонениям?

— Ну… честно говоря, ничего такого, на что стоило бы жаловаться. Конечно, на беседы вызывали, но с тем, что было до того, никакого сравнения.

— А слышали ли вы, чтобы где-то на местах ваших единоверцев разгоняли, арестовывали, наказывали?

— Нет… почти нет. Мы в союзе не знали, с чем это и связывать. Нам даже разрешили печатать для общины небольшой новостной листок.

— В вашем деле, как и в делах многих других ранее осуждённых по причинам, связанным с религиозной деятельностью, разбиралась лично член Политбюро ЦК КПСС Екатерина Алексеевна Фурцева. Должен заверить вас, что за прошедшие два года отношение партии к религиозным вопросам претерпело заметные изменения. Людей больше не будут преследовать только за то, что они верят и хотят отправлять определённые обряды — если, конечно, они при этом не нарушают законов. В первую очередь, — солидный обжёг взглядом из-под приподнятых очков, — законов, связанных с сотрудничеством с зарубежными разведками.

— Но я никогда…

— Мы знаем это. И надеемся, что и впредь.

— Нет, вы не понимаете. Моего отца перед войной пытались выдворить из страны. Он не согласился, он хотел жить в России, среди своих братьев и сестёр во Христе, никогда не искал для себя другой доли, никогда не стал бы помогать врагам нашей Родины. Мы не можем служить ей с оружием в руках, но мы её верные дети! Мой дед умер на чужбине, он завещал, если только будет такая возможность, перевезти его прах в Россию и похоронить здесь.

— Полагаю, вам представится такая возможность, — вступил в разговор священник с панагией на груди.

— И что, вы с вашим Синодом тоже больше не собираетесь нас преследовать? — с вызовом бросил Винс.

— Сын мо… Георгий Петрович. Вы бы сбавили немного градус мессианства. Мы, как и вы, верим в Бога, пусть и по-своему, и мы, церковь, за это тоже предостаточно пострадали. Вы разве видите в этом кабинете господина Победоносцева? Или, может быть, вы видите у меня петлицы и револьвер? Я — Алексий Ридигер, митрополит Таллинский и Эстонский, член Президиума Конференции Европейских Церквей. Больше всего я хочу, чтобы все верующие в Господа нашего Иисуса Христа во всём мире спокойно жили и верили, и не имели из-за этого проблем со своими государствами и другими людьми, их населяющими. Вы ведь заметили, что ваша духовная и мирская жизнь стала налаживаться? Так вот теперь мы хотим предложить вам помочь убедить других ваших братьев и сестёр, что они теперь могут вернуться на родную землю, мирно

жить здесь, работать на благо Родины и отправлять потребности своей веры так, как они этого желают. Условие одно — не работать против Родины, будь то из обиды, мести, каких бы то ни было других чувств. Руководство Советского Союза намерено призвать всех, кто имеет духовную связь с русской землёй, возвращаться домой, пусть даже покидали дом когда-то не они сами, а их родители, деды, прадеды. Вы, Георгий Петрович, уникальный человек — вы принадлежите по крови сразу и к молоканам, и к меннонитам, а по вероисповеданию — баптист. Вы могли бы стать посланником и к тем, и к другим, и к третьим. Мы хотели бы предложить вам для начала поработать среди единоверцев вашего прадеда по отцу — меннонитов Мексики.

— Но я не говорю ни по-испански, ни по-немецки…

— Ну, во-первых, если вы решитесь, то мы вас подготовим, — слегка улыбнулся Эрвин Эрвинович. — А во-вторых, вы будете там не один. Вот как раз для этого здесь Рамон Иванович и Алексей Яковлевич. Рамон Иванович будет решать в Мексике свои задачи, но сможет помочь вам освоиться. Ну а для Алексея Яковлевича Воухта нижненемецкий язык, на котором русские меннониты разговаривают даже в Мексике и Австралии — вообще родной, он у нас родился и вырос в Нидерландах, совсем недавно при Московском престоле. Кроме того, он, как действующий священник Русской Православной Церкви, сможет вести переговоры со старейшинами и заверит их, что никаких препятствий к их возвращению на родную землю, а именно — в Автономную Немецкую Республику Северного Казахстана, где уже действует ряд меннонитских общин, русская церковь со своей стороны чинить не будет.

— Да, времена единой государственной религии позади… и едва ли когда-то вернутся, — вздохнул Ридигер. — Теперь будем честно конкурировать с вами и всеми остальными за умы и сердца верующих.

Интермеццо девятое

Папа — сыну-школьнику:

— Ты что же думаешь: если выпил водки с пивом, то я не учую, что ты курил?

Самолёт чуть качнул крыльями над самой землёй, потом коснулся её шасси, неуклюже подпрыгнул, снова плюхнулся и, чуть поскакав, уверенно побежал по взлётной полосе. Со стороны немного страшновато — а внутри дак и не заметно почти. Так, чуть тряханёт, и чувствуешь всем телом, что скорость резко падает. Прибыли.

Владимир Жириновский был среди встречавших. Вместе с ним были заместитель министра сельского хозяйства Казахстана Владимир Александрович Хван и непонятный невысокий плотный человечек лет пятидесяти, который теперь будет начальником у Володи. Зовут его Иван Никифорович Худенко. Тот самый — Жириновский видел фильм про него. Вот теперь вместе уезжают в Павлодар, на время, пока в Институте восточных языков при МГУ имени М. В. Ломоносова каникулы. Не мог понять Володя: если человек такой заслуженный, что про него даже фильмы снимают, то почему опять едет простым председателем колхоза «30 лет Казахской ССР» в Успенском районе? Почему не поставят руководителем выше? Вон ведь как у него здорово получается. Даже спросил об этом Ивана Никифоровича.

— Человек хорош там, где он нужен. А ты ведь местный, Володя? — сразу перевёл разговор председатель.

— Окончил среднюю школу № 25 имени Дзержинского города Алма-Аты.

— От ведь, прямо имени Дзержинского. А родители кто? — самолёт стал выруливать на полосу, что ведёт к зданию аэропорта.

— Отца не видел никогда. Вольф Исаакович Эйдельштейн. Он был родом из Восточной Польши. Депортировали в 1946 году.

— Печально. А мать?

Маму Володи звали Жириновская Александра Павловна. Она носила фамилию своего первого мужа и работала в центре Алма-Аты в городской столовой. Шестерых детей одна поднимала — сейчас Владимир понимал, как ей было тяжело. Маме приходилось приносить с работы домой остатки еды, ведь только так она могла прокормить ораву малышей. И ведь вытянула всех. Неожиданно вспомнилось детство. Он всё время страдал от того, что его обзывали евреем. А ещё он вслед за матерью боялся, что органы могут ими заинтересоваться из-за отца-еврея, живущего за границей.