Коллонтай. Валькирия и блудница революции

Соколов Борис Вадимович

На бабушкиной половине мирно спит мой мальчик. Я крадусь мимо в свою спальню. Зажигаю свечу в фарфоровом подсвечнике и ложусь на высокую, парадную, двуспальную бабушкину постель. Засыпается сладко под мирный звук осеннего дождя, с чувством снисходительной жалости и сознанием превосходства своего положения. У Елены Федоровны все хорошее — позади, а у меня — впереди".

Короче говоря, идеалом для Шурочки на какое-то время стало иметь сразу и хорошего мужа, и хорошего любовника. И обоих она сильно, хотя и по-разному, любила. Возможно, Саткевич удовлетворял ее больше как мужчина, а с Владимиром в тот момент была большая духовная близость, которая потом появилась и с Саткевичем. Коллонтай считала ханжеством, когда женщину осуждают за то, что она одновременно дарит свою любовь двум мужчинам. И не считала, что при этом она кому-нибудь изменяет и кому-нибудь причиняет боль.

Затем

прошло еще больше 20 лет, Саткевич к тому времени уже погиб, и Александра Михайловна теперь несколько иначе описывала происшедшее. "Как это началось с А.А.? (Саткеви-чем. — Б.С.), — писала она почти сорок лет спустя после этого памятного романа в своем дневнике. — <…> Женщина чувствует, что нравится, мужчина завоевывает ее отзывчивостью и пониманием, завоевывает душу. <…> Любила ли я А.А.? В те годы мы увлекались (по Чернышевскому) проблемой: "любовь к двум". Не чужды были этой теме Байрон и Гете. Но в жизни сложнее. На распутывание узла ушло два с половиной года. Мы все трое хотели быть великодушными друг к другу, чисты перед собою и друг перед другом, и все усложняли. <…> А.А. не мог рубить беспощадно. Он поддерживал во мне стремление, чтобы все было по-хорошему. И сам все запутывал. Виновата и я, потому что уверяла обоих, что их обоих люблю — сразу двух. Любить двоих — не любить ни одного, я этого тогда не понимала. <…> С Володей я не могла говорить об А.А., а с А.А. могла плакать о К[оллонтае], о моей любви к нему".

Александр Александрович Саткевич уже в 1902 году получил звание профессора и возглавил адъюнктуру в Военноинженерной академии. Он стал крупным ученым в области гидро-, аэро- и термодинамики, генерал-лейтенантом императорской армии и членом-корреспондентом АН СССР, начальником Военно-инженерной академии РККА. В период борьбы с "военно-фашистским заговором" это была очень плохая должность, поскольку академию курировал Тухачевский, отвечавший за вооружения Красной армии. Александра Александровича арестовали 8 февраля 1938 в Ленинграде, дома, ночью. Обвинение ему было предъявлено по ст. 58, п. 2, 6, 10, 11 как участник контрреволюционной офицерской монархической организации, проводившей шпионскую и диверсионно-повстанческую деятельность. 19 июня 1938 года Комиссией НКВД и прокурора СССР Саткевич был приговорен к расстрелу и расстрелян 8 июля 1938 года в Ленинграде. Ему было 68 лет. В 1957 году А.А. Саткевича реабилитировали и посмертно восстановили в составе Академии наук.

Александра рано начала интересоваться социальными вопросами. Уже летом 1896 года она собирала деньги для участников стачки текстильщиков в Петербурге. Позднее она признавалась: "Женщины и их судьба занимали меня всю жизнь, и их-то участь толкнула меня к социализму".

В апреле 1898 года Александра Коллонтай покинула супружескую квартиру, обосновавшись в снятых ею для себя, сына и няни меблированных комнатах на Знаменской улице. Но покоя и на новом месте не обрела.

Она ушла от мужа через пять лет казавшегося счастливым брака, оставив супругу малолетнего сына Мишу, получившего домашнее прозвище Хохля из-за сумрачности взгляда и склонности вбирать наклоненную голову в плечи, когда ему кто-то или что-то не нравилось. Позднее Александра Михайловна признавалась, что оставила семью, чтобы участвовать в революционном движении: "Я хотела быть свободной, — признавалась она. — Маленькие хозяйственные и домашние заботы заполоняли весь день, и я не могла больше писать повести и романы… Как только маленький сын засыпал, я шла в соседнюю комнату, чтобы снова взяться за книгу Ленина". Александра Коллонтай отправляется за границу и посвящает себя делу революции.

"Рвалась всегда куда-то в будущее, не успокаивалась ни в работе, ни в любви. Все-то мне мало было, — записала Коллонтай в дневнике. — Оглядываюсь: всегда-то я шагала через препятствия. Смолоду была "мятежная". Никогда не останавливалась перед тем, как на это посмотрят "другие", что скажут. Не боялась ни горя, ни трудностей. И опасности не пугали. Захочу — добьюсь. И достигала. Была холеная девочка в благополучной семье. Могла прожить, как другие. Так нет же, смолоду, с детства рвалась куда-то, искала чего-то нового, другого, не того благополучия, как у сестер. И ненавидела "несправедливость". Не успокаивалась ни в работе, ни в любви…"

Революцией Александра Коллонтай увлеклась в 1890-х годах благодаря знакомству с Еленой Дмитриевной Стасовой. Она также подружилась с Татьяной Львовной Щепкиной-Куперник, в доме которой Коллонтай скрывалась от полиции. Эта помощь революции зачлась, после 1917 года Татьяна Львовна осталась вполне востребованной

переводчицей и репрессиям не подвергалась, несмотря на свою не вполне стандартную сексуальную ориентацию.

13 августа 1898 года, оставив мужа, Коллонтай уехала в Швейцарию, где поступила в Цюрихский университет к профессору Генриху Геркнеру, чьими трудами по рабочему вопросу она заинтересовалась. Миша остался на попечении родителей Александры. Коллонтай хотела получить полноценное образование, что в России для женщины было практически невозможно сделать. Геркнер откликнулся на просьбу молодой русской поклонницы и взял ее в свой семинар. Но она заболела нервным расстройством. Депрессия погнала ее в Италию, где Александра писала статьи для газет и журналов, которые мало кто печатал. Впрочем, писала она для души, а не для денег. Деньгами щедро снабжал отец. Она поселилась на побережье Лигурийского моря, неподалеку от Генуи. По совету Геркнера в 1899 году Александра приехала в Англию изучать английское рабочее движение. В Англии Коллонтай познакомилась с Сиднеем Веббом и Беатрисой Вебб — лидерами британского социалистического движения и будущими основателями лейбористской партии. Супруги показались ей милыми, но полностью оторванными от реалий современности стариками. Однако нервное расстройство усилилось, Александра заехала в Берлин, где врачи посоветовали вернуться домой. И в том же 1899 году Александра Михайловна возвратилась в Россию, где попыталась в последний раз зажить нормальной семейной жизнью, ухаживала за больным мужем. Но вскоре возобновились встречи с Саткевичем. После она вернулась в Швейцарию, где продолжила занятия у профессора Геркнера. Коллонтай писала о Финляндии — о проектируемых реформах, об экономике, о рабочем движении, и ее статьи охотно публиковали солидные журналы. Так появился крупный специалист по Финляндии "Эллен Молин" (под этим псевдонимом были опубликованы ее статьи в издававшемся Каутским журнале "Новое время"), знаток местного и русского рабочего движения.

"К прошлому — нет тропы, писала Коллонтай Татьяне Щепкиной-Куперник. — Надо идти, идти, идти вперед, до дня, когда впереди уже не будет ничего, кроме небытия. След прошлого заметается помелом событий. Есть память о нем.

Как о сне. Было ли все это? Пережито ли? Или вычитала в книге? Фантазия или быль? Все одно — сейчас это дымка воспоминаний, и все. И люди, милые люди, уже стали другими. Другие заботы. Другие задачи. Жизнь была редко к кому милосердна".

А в автобиографии Александра утверждала: "В 1899 году я вернулась в Петербург уже определившейся марксисткой и сошлась с друзьями одного со мной политического мировоззрения".

Прежняя болезнь Владимира — хронические нарывы в горле — вспыхнула с новой силой, и Александре сразу же после возвращения из-за границы пришлось ухаживать за ним. Но ее хватило лишь на несколько недель. Ей вновь захотелось в Швейцарию. Встречи с Саткевичем также продолжались.

А в 1901 году Александра вернулась в Швейцарию к профессору Геркнеру. В Женеве, в библиотеке, она познакомилась с лидером российских марксистов Георгием Плехановым. Плеханов сразу же пригласил Коллонтай домой, познакомил с женой Розалией Марковной, подарил книги. А в Цюрихе Коллонтай также подружилась с Розой Люксембург. Изредка она наведывалась в Петербург, но встречалась теперь не с мужем, а с Саткевичем.

От Плеханова у Коллонтай началось знакомство с марксистской теорией. Георгий Валентинович познакомил ее с супругами Лепешинскими, открывшими на углу улицы Каруж и набережной Арвы партийную столовую для малоимущих эмигрантов. Ольга сама готовила традиционные блюда русской кухни: борщ и рубленые котлеты. Александра к числу малоимущих, разумеется, не относилась, но предпочитала столовую Лепешинских, где, в отличие от обычных парижских кафе, всегда можно было пообщаться с единомышленниками.

Иван Бунин писал в "Окаянных днях":

"О Коллонтай (рассказывал вчера Н.И.):

— Я ее знаю очень хорошо. Была когда-то похожа на ангела. С утра надевала самое простенькое платьице и скакала в рабочие трущобы — "на работу". А воротясь домой, брала ванну, надевала голубенькую рубашечку — и шмыг с коробкой конфет в кровать к подруге: "Ну давай, дружок, поболтаем теперь всласть!" Судебная и психиатрическая медицина давно знает и этот (ангелоподобный) тип среди прирожденных преступниц и проституток".

Как кажется, Иван Алексеевич подозревал ненавистную ему Коллонтай в приверженности к лесбийской любви, еще не подозревая, что ему самому предстоит стать жертвой лесбиянки, когда Марта Степун отобьет у него Галю Кузнецову. Писатель тогда еще жаловался ее брату, философу Федору Степуну, что любовь женщины с женщиной — это грех.