Коло Жизни. Зачин. Том 2
Шрифт:
Родитель смолк, вероятно, давая возможность оценить этих уникальных творений, но я все еще на них досадовал и потому даже не глянул на саиба гамаюнов. Хотя он зыркал в мою сторону и заискивающе улыбался, точно выпрашивая прощения и внимания.
– Ну, а теперь по поводу моих замыслов, Крушец, – начал, было Родитель и прервался.
Крушец… Вообще-то Родитель не должен величать меня по этому имени. По Законам Бытия, у лучицы не может быть имени вплоть до перерождения. Приходя на Коло Жизни лучица выбирает не только свою печищу, общие ее признаки, но и имя. Однако, еще будучи в руке Першего, я попросил его дать мне имя. «Отец, почему я должен ждать имя. Ждать так долго… Хочу, чтобы ты дал его сейчас… Ведь у всего, что нас окружает, есть название… А лучица, как ноне величаете вы меня, это столь неопределенное, придающее
Очевидно, Отцу показались достаточно вескими приведенные мной аргументы, потому я и получил это имя.
Имя – Крушец.
Серебро – благородный металл, ценный крушец, как правильно говорил Родитель, то, что и в величание будет роднить меня с Творцом. Ибо повелителем ковкого, пластичного, серебристо-белого материала, серебра, являлся Перший.
– Днесь, мой дорогой Крушец, – продолжил толковать, благодушно на меня поглядывая, Родитель, похоже ощутив мои мысли. – Гамаюн-Вихо заключит тебя в сосуд.
– Нет! – дюже спешно шевельнул я губами, так как совсем не хотел сызнова оказаться в сосуде, – несколько так прикипел к новому месту и этой ветке.
Несомненно, я все это прошелестел губами, потому как не только широко просиял Родитель, но и звонко засмеялся Гамаюн-Вихо. Столь его зазвончатый смех прокатился по раскинувшейся ниве и мелко… мелко заколыхал колосками былия. Посему они разком судорожно затрясли своими одиночными янтарного цвета зернятками испускающими из себя легкое рыжее сияние, а мгновение спустя вниз на землю посыпались и вовсе крупные золото-огненные капли, теперь вже прямо-таки набор зачатков ген. В Березане обобщенно нельзя было столь жизненно смеяться, впрочем, саибу гамаюнов не стоило и говорить, або звук его голоса казался столь высоким, что сотрясал и мое сияющее естество. Нельзя, потому как за Березанью приглядывали служители Родителя, так называемое племя Жар-птиц, оные осуществляли контроль за дверями, створками ворот, калитками, окнами, люками, опакушами. Жар-птицы могли, принять сей высокий звук за вирус, чуждую форму жизни, обладающую иным даже для Березани геномом, который попав в нашего Всевышнего мог препятствовать слаженности работы наполняющих его Галактик, а также оказывался способным исказить информацию, переписать символы, письмена, руны, литеры, свастики, ваджеры, буквы, иероглифы, цифры, знаки, графемы, иногда геометрические фигуры, образы людей, существ, зверей, птиц, рыб, растений, планет и самих систем. Вельми редко такие вирусы попадали в Березань, просачиваясь из других Вселенных, и как итог уничтожались служителями Родителя. Жар-птицы были удивительными существами, своим обликом напоминая птицу, ибо являлись некогда прародителями обобщенно племени сих теплокровных, позвоночных животных. Они обладали ярчайшим золото-рдяным опереньем, по поверхности которого струились огненные искры, определенный состав клинописи, способный распознать и истребить вирус, величаемый еще темная материя, темная энергия.
Откуда я узнал про Жар-птиц?..
В этот раз мне про них рассказал Родитель. Сначала рассказал, а после показал.
Удивительно, но про этих существ я не ведал, а увидев их, несколько так сотрясся… Испугавшись не столько их неповторимого сияющего вида, когда они, зависнув недалече от Творца Галактик, синхронно взмахивали широкими крыльями, с, тем не менее, размашисто распушив долгие перья хвоста, сколько того, что коли б встреча наша прошла ранее, вряд ли ноне я смог их лицезреть. Впрочем, как и самого их Создателя.
– Послушай, милый малецык, – дополнил свою много раз прерванную молвь Родитель. – Гамаюн-Вихо заключит тебя в сосуд и доставит в Золотую Галактику, Созвездие Льва, Систему Козья Ножка, на планету Зекрая, чтобы ты вселился в человеческую плоть. Ты должен постараться сглотнуть искру, чтобы привязать себя к плоти. В целом все, так как учил тебя Перший, и тогда, надеюсь, вскоре ты его увидишь…
Отец!
Увидеть тебя для меня было таким важным, что я согласился. И как только сказал «да», ветка, на которой восседал, медлительно стала удлиняться и одновременно наклоняться вниз… А вместе с ней, как и понятно, опускался я.
Неспешно миновал я лицо Родителя… его плечи… стан. Он слегка вздел вверх левую руку и провел перстами по моей макушке, успокаивая меня тем движением, а после я поравнялся с лицом Гамаюн-Вихо. Определенно, я заглянул в недра его пурпурных радужек глаз, размытых по краю ярко-желтой склерой и поигрывающей оранжевым оттенком. Да нежданно для себя увидел далекую планету.
Скалистые серо-голубые горные гряды, собранные из рыхлых каменно-ледяных глыб, окружали с одного окоема мощное плато. Почва, которого такая же голубоватая с прорехами более темных пятен была изрыта глубокими узкими рытвина и округлыми впадинами. Сама поверхность гор и почвы легохонько светилась, флуоресцируя, принимая под воздействием ультрафиолетовых лучей голубоватую окраску. Черный небосвод, раскинувшийся над этой частью планеты, едва оттенялся по краю голубоватыми лучами, в нем зримо просматривались небольшие, почти иссиня-черные, низко нависающие шарообразные спутники. И испускающая, те самые ультрафиолетовые, лучи уже многажды удаленная от планеты, огромная звезда. Только не привычного почти белого свечения, оный у поверхности обитаемых планет приобретает несколько желтоватый оттенок, а насыщенного голубого света. Еще миг и явственно проступило и само плато неизвестной планеты, изрезанное неглубокими каньонами, впадинами, в каковых хоронились почитай ледяные насты, иссекающие острыми своими краями стены возвышенностей. В одной из таких рытвин туго спеленованный густо-синей сетью лежал Гамаюн-Вихо в нонешнем своем виде. Воочью проступил его несколько остекленело-напряженный взгляд, иссеченное в мелкую выбоину круглое лицо, покрытое в тон голубоватому сиянию темно-серой кровью.
Казалось, саиб гамаюнов не только сам весь был недвижим… Чудилось, в нем остановилось биение… течение жизни…
Посему когда такой же голубовато-флуоресцирующий василиск навис над ним и выплюнув изо рта впадинки багряные шнуры-сосуды, концы которого прилепились к сети, поднял его… И голова, и такие же кровоточащие конечности, высунувшись из прорех сетей, бездвижно повиснув, закачались туды… сюды.
Наверно, я глубоко вздохнул…
Ан, нет! это перста Родителя огладив макушку, вернули меня в реальность. Видения былого… грядущего… мне это было доступно. Так пояснил Творец Галактик, когда растолковывал мне, что там, в коридоре, в трубчатом образовании Стлязь-Ра, в своем видении я зрел собственное космическое судно, кое создам в будущем.
К тому моменту, когда я увидел когда-то произошедшее с Гамаюн-Вихо и проникся к нему теплотой, ветка на оной восседал, прекратила свое движение. Ее конец, изогнувшись, воткнулся в землю, а я оказался на уровне груди саиба гамаюнов.
Представляю, какую он пережил боль, на почти не живой, покрытой льдами, планете, стараясь скрыть от Родителя замыслы моего Отца, стараясь справиться с мощью рати платиновых гамаюнов, которым было велено его изловить и привести живым.
– Эм! саиб лучица, – звонкий и одновременно высокий голос Гамаюн-Вихо, звенел так громко, что отдавался во мне пронзительным стоном. – Поверьте мне! я все! все сделал, чтобы не выдать замыслы Господа Першего, так как он мне дороже меня самого. Но уж так получилось. Надеюсь, вы не будете на меня серчать, когда переродитесь в Господа.
Я ничего ему не ответил. Поелику не просто ощутил боль в его речи. Я эту боль почувствовал, узрев прошлое и пережитое им. Гамаюн-Вихо медленно поднял вверх свою левую руку и я рассмотрел на ней мгновенно свернувшиеся по коло, словно перепутавшиеся, объединившиеся в нечто целое перста, образовавшие воронку, и несколько углубленное в ней пространство. Стенки воронки резко дернулись, и принялись выдвигаться вперед, по мере роста уменьшая в объеме само предплечье и плечо руки саиба гамаюнов.
– Не пугайся, моя любезность, – прозвучал надо мной голос Родителя. – Ты такая неповторимая уникальность, что я могу доверить тебя только особо приближенному ко мне Гамаюн-Вихо. Он и понесет тебя в своей конечности и поможет вселиться в плоть.
Еще немного я дюже пугливо смотрел на ту неглубокую воронку, коричневые стенки которой значимо выдвинувшись замерли, а после, когда они вновь пришли в движение, но теперь завертевшись по кругу, вроде наверчивая спираль, легохонько подался к ним. И в тот же миг липкие листки, ветоньки солнечной березы отпустили мое сияющее естество. Воронка тотчас втянула меня в глубины своей мягкой коричневой плоти. Ее стенки, дрогнув, плотно окутали со всех сторон меня, закупорили все щели, нежно качнули вправо… влево…