Колодец Единорога
Шрифт:
Так вот, вернулись мы домой, и я очень скоро заметила, как переменилась Бродри. Она больше не была откровенна со мною. Нет, я не берусь осуждать ее — но как только речь у нас заходила о Бардисе или о братике, как будто опускалась завеса, и она говорила о них, точно о полузнакомых.
«Она сделала выбор, — думалось мне. — И не хочет говорить, чтобы каким-то образом не сделать мне больно!» В этом, как потом выяснилось, я ошиблась; но зато я очень ясно видела, что наша дружба перестала быть, как прежде, безоблачной. И вот настал день в самом начале весны, когда братик спозаранку отправился к Бродри на хутор, а мы с Бардисом что-то делали дома. Около полудня мы отправились их искать и пошли по тропинке через лесок на холме между двумя хуторами.
Она первая заметила нас и испуганно отшатнулась, а потом повернулась к Бардису и взмолилась:
«Прости меня! Прости!..»
«За что? — спросил братик. — Разве не следует радоваться друзьям, если двое из них решили навек скрепить свою дружбу? А именно об этом я и хочу вам всем объявить!»
И он вновь потянулся к ней, но тут Бардис преклонил перед ним колено, и я видела, как побелело его лицо и напряглись губы. Он сказал:
«Я рад за тебя… мой повелитель и принц…»
А Бродри вдруг заплакала:
«Ой, что же я наделала! — и прижала руки к щекам, а Бардис все стоял коленопреклоненным, низко опустив голову. — Простите меня, — продолжала она, — ведь теперь получается, что я вам обоим дала слово… а сдержать его смогу только перед кем-то одним… но перед кем, я до сих пор не знаю!»
Мой братик так и переменился в лице: подобного с ним никогда еще не бывало. Он спросил Бардиса:
«Это правда?»
«Господин мой…» — начал тот, но братик перебил:
«Не желаю слышать никаких титулов!.. Я-то думал — мы друзья! Но ты, ты…» — и он яростно взглянул на Бродри, и на миг мне показалось, что он был готов ударить ее. Но она встретила его взгляд так гордо и вместе с тем с такой жалостью, что он не поднял руки. Он сказал: — «Нет, я вижу, ты не дурачила нас, ты в самом деле не могла разобраться. Стало быть, мы вправду дружили. Но теперь наша дружба распалась…»
Никто из нас не произнес ни слова, и он, помолчав, продолжал:
«Задали вы, друзья, задачку вашему принцу… — и довольно резко обратился к Бродри: — Ну так что — выбрала наконец? Должно быть, ты полагаешь, что одержала победу, рассорив друзей?»
Она покачала головой:
«Разве это победа!..»
«Что ж, даже и в это я… почти верю, — сказал тогда братик. — И уж поверьте и вы мне, что я тоже не ищу никаких побед, а хочу, если возможно, сберечь нашу давнюю дружбу: это ведь самое большое наше богатство. И я вижу только один способ — всем вместе отправиться к Колодцу Единорога и испить из него вчетвером. Ты, Бардис, я знаю, жаждешь воинской славы. Ты хочешь, подобно древним героям, с мечом в руке обойти пределы Вселенной. Помнишь, как мы вместе мечтали?.. Теперь выбирай. Ибо я не вижу, каким образом Бродри может достаться одному из нас, не разрушив нашего союза, — разве только у кромки Колодца, куда единорог обмакнет свой завитой рог… Если вам ведом иной путь — научите меня!»
«Это верно, — откликнулась Бродри. — Я во всем виновата: я согласна пойти к Колодцу.»
«А ты, кисонька?» — обратился ко мне братик.
«Ну, если тебе того хочется, — ответила я. — Я же не участвовала в вашей ссоре…»
«Значит, примешь участие в примирении», — сказал он, и я видела, как он надеялся, что Мир Колодца отвлечет Бардиса от Бродри и, может, заставит его обратить внимание на меня. Я-то знала, что на это надежды немного, но кивнула:
«Да, я поеду».
Бардис тем временем поднялся с колен и нахмурился:
«Сдается мне, все без толку. Любовь, я слыхал, такая штука, что даже Единорогов Колодец не может ни изменить ее, ни направить. Но коли вы трое собрались идти — за мной дело не станет».
И вот в разгар весны мы совершили паломничество. Под мраморной аркой Колодца мы все взялись за руки и испили, как велит обычай, пригубив из чаш друг у друга, а потом долго сидели возле врат, советуясь, как же быть дальше. И наконец порешили оставить все как оно есть, пока братик не вернется из своего посольства: пусть, значит, чудесная вода успеет толком подействовать. Помнится, мы были счастливы и спокойны… и ссора как бы уже позабылась, ни один из нас не сомневался — все кончится хорошо. Один только Бардис говорил неохотно, и мы за то его упрекали. Откуда же было нам знать, что этот вечер у врат Колодца — наш самый-самый последний, что никогда уже нам не бывать вместе, что я никогда, никогда больше не увижу своего братика…
— Как так?.. — спросил Эйрар изумленно. — Прости великодушно, но до сих пор что-то я не слыхал, чтобы Колодец даровал умиротворение в смерти!
— Кто говорит о смерти? — сказала Аргира. — Просто его посольство отправилось в Наарос, а потом… к мерзостному двору Салмонессы. Это там мой брат Аурарий нахватался манер и повадок, от которых… да ты их, кажется, имел уже наблюдать. Уехал мой братик, а вернулся… чужой человек… Он стал так мало похож на Аргименида, что поговаривают даже — хоть сам он про то, конечно, не знает, — не лишить ли его права наследования да не сделать ли Аурию императрицей…
Эйрар пытался выговорить какие-то слова сочувствия — и не мог сыскать достойных.
— А что же… остальные? — спросил он в конце концов. — Те двое… и ты. Даровал ли вам Колодец… лучшее умиротворение?
— Бардис и Бродри уже поженились, я думаю, — сказала Аргира. — Я, впрочем, ни разу не видела их с тех пор, как Аурарий вернулся из посольства. Что же до меня… я еще не нашла успокоения. Быть может, я обрету его в замужестве… или в отказе от того единственного, которое мне пока предлагали. Меня, видишь ли, собрались было выдать за Стенофона, пермандосского тирана… спадарионишку несчастного. Я сказала им: чем к нему, лучше уж я наложу на себя руки. Вот тогда-то меня и отправили в это путешествие. В ссылку, вернее сказать!
26. Ос Эригу. Кубок войны
Ос Эригу медленно вырастал из моря. Сперва — всего лишь тень у горизонта, затем — словно бы серый перст, указующий в небеса, на фоне чуть более светлого берега, видневшегося за ним. И постепенно взгляду предстал точь-в-точь сказочный замок из колдовского облачка Мелибоэ. Океанские волны омывали его подножие, так что трудно было сказать, где кончалась каменная кладка, сооруженная руками людей, и начинался природный камень скалистого мыса, служившего основанием замку. С восточной, обращенной к берегу стороны крепости в беспорядке громоздились валуны, меж которыми плескался прибой, а поверху проходил мост, опиравшийся на стройные арки. Посередине моста был устроен подъемный пролет; он был разведен и походил на пустую ладонь, простертую к берегу в запрещающем жесте…
— Никак у нас незваные гости! — нахмурился герцог Микалегон. — Я велел держать мост опущенным!
Зато карренец Плейандер с трудом переводил дух от восторга.
— Я никогда прежде не видел твоей крепости, государь, — сказал он. — Братья говорят, будто я кое-что понимаю в осадах и стенах; так вот, твой замок — поистине один из замечательнейших и самых неприступных в пределах этого мира!
Ветер тянул с востока. Корабли обошли замок со стороны моря, где стены, окутанные пеленой брызг, были пониже. Внутренние строения уступами вздымались к сердцу цитадели — главной башне, сложенной из черного железного камня окрестных гор. Башня, мнилось, искоса поглядывала на них крохотными глазами окошек; очень высокая, она тем не менее выглядела приземистой и чем-то похожей на громадную жабу. Никакого флага не взвилось над башней, когда корабли миновали мол, и, попав в затишье у пристани, сбросили паруса и приготовили весла, чтобы причалить.